Сытый мир
Шрифт:
И я должен устоять против них, одержать над ними верх, причём очень тихо и незаметно, в противном случае они меня уничтожат. Постепенно я начинаю уважать ту великую задачу, которую поставил перед собой Ирод. Он закончил тем, чем кончают все первопроходцы. Все приходят к одному. Лемех плуга ненависти переворачивает пласты моей земли. Когда уже этот мир наконец обожрётся и выблюет на свет божий своё нутро? И что тогда? Что грядёт после этого? Европейско-американская война? Исламский завоеватель? Переселение народов? Освоение Луны? Поповское господство?
Дом делают окна. Это сказал я и гордился тем, что у меня нет дома. А теперь смотрю вокруг — и повсюду окна. Справа и слева. Витрины. Вот чёрт! Они же возвели вокруг меня дом! Только на крыше сэкономили, пожалели! Конец-конец-конец.
Берлин-Тегель. Берлин Вифлеем. В пятидесяти метрах надо мной самолёты трубят вниз, идут на посадку. С каким бы удовольствием я пнул на дорогу детскую коляску, просто так, из солидарности… Но нет, что я говорю! Тогда ведь меня арестуют. Будет ещё в большей степени дом. И зачем мне это?
Ведь всё это меня вообще не касается. Остаётся ещё закуток, который принадлежит мне, и этого для меня достаточно. Юдит. Boy meets girl. Etcetera. Древнейшая история избавления от чар. Что, цивилизованный мир надо мной ухмыляется? И пусть. Он только лжёт. Он хочет завернуть человека в себя, задушить его пуповиной, это мясистая, массивная мама, мегера, леденящая шалава, эта Антарктида могущества. А я — ликующий выкидыш, космический кусок блевотины, четырёхглазый зубной камень, золотая коронка на подгнившей челюсти. И я сыт также иронией, и преуменьшением, и осторожностью, вкусом, и тактом, и оглядкой на обстоятельства, малодушием, и соотнесением, и пониманием. Конец-конец-конец.
Катако! Прав — я! Мой мир красивее, чем ваш, я могу разрешить себе всё, а массе вашего брата я не пожелал бы ничего, кроме сердечного инфаркта, братской могилы и…
— Хаген?
Кто-то тронул меня за плечо.
— Юдит?
— Слушай, Хаген, а что это ты здесь делаешь, вообще?
— Ищу тебя. Всё это время. Где же ты была?
— Серьёзно? Вид у тебя ужасный…
ГЛАВА 22. ЗЕРКАЛЬНЫЕ КАБИНЕТЫ
Хаген в кафе. В частном доме.
В комнате Юдит.
В счастье
— Ты что, на самом деле искал меня? Всё это время?
— Хммм…
— Ты врёшь! Вечно ты со своими историями…
Мы сидим друг против друга в одном маленьком нарядном кафе с ностальгическим шармом двадцатых годов. Белые, круглые скатерти, изогнутые спинки и подлокотники кресел, точёные стоячие вешалки д ля одежды, а свет приглушён лёгким налётом оранжевого, что в сочетании с благородным зелёным обивки создаёт атмосферу отдалённой буржуазности.
У Юдит с собой джутовая сумка с учебниками. Она изменилась. Волосы у неё промытые, с шёлковым блеском, похожим на ореол. Я прошу
— И почему же ты меня искал?
— И ты спрашиваешь?
— Правда, скажи, почему?
— Потому что ты моя принцесса, а любовь идёт кружным путём. Что ещё тебе сказать?
— И ради этого ты навязал на свою шею столько приключений?
— Да.
— Ну-ну.
Кажется, она тронута этим, но неприятно тронута. Меня это смущает.
Нельзя сказать, чтобы она бросилась в мои объятия. Я бы не взялся это утверждать.
Ложечка постукивает в капуччино, тихо, как далёкий, звонкий колокольчик.
— И что ты хочешь от меня?
— Чтобы ты ушла со мной. Чего же ещё?
— Куда?
— Всё равно куда. Просто ушла со мной. Ведь ты и сама хочешь отсюда убраться, разве нет?
Она скептически вскидывает ресницы.
— Один раз я убежала. Этого достаточно.
— Иногда достаточно. Если не возвращаешься назад.
Она снова застёгивает пряжку в волосах и ставит локти на стол.
— Кое-что изменилось, Хаген.
— Расскажи!
— Пока что мне вполне хорошо. Мои родители оставили меня в покое, никто мне не мешает. По существу, я могу делать всё, что хочу. Кроме того, я думаю, что всюду одинаково…
— Да?
— Да. Я повзрослела. Пойми меня, я была маленькая слабенькая девочка, и мне казалось, что где-то там происходит бог знает что, а я тут сижу и ничего не виясу и не знаю. За это время до меня дошло, что дела у меня, собственно говоря, идут нормально, что мне действительно мало на что можно пожаловаться.
— Понимаю.
Подошла официантка и сказала, что они сейчас сдают смену и поэтому надо рассчитаться. Мы расплачиваемся — каждый за себя.
— Знаешь, Хаген, когда этот вокзальный буль тогда утаскивал меня, я кричала и плакала и потом проплакала весь полёт. Но после — уже дома — набрала полную ванну и два часа в ней пролежала, пока у меня не разбухла кожа. Как же это было хорошо! Запах пены для ванны. Мягкое полотенце…
Вот же злодейка-судьба, неужто я не заслужил ничего лучшего, как выслушивать эти истории про чудодейственное средство «Ленор» и мягкие полотенца? Я протестующе схватил её за руку.
— Скажи, Юдит, как это — быть взрослой? Что это такое?
Она отнимает у меня свою руку и ничего не отвечает.
— Почему ты так холодна? — спрашиваю я, чтобы хоть что-то сказать и нарушить отчуждённую тишину.
— Извини меня. Но ты меня испугал.
— Я? Тебя? Чем же?
— Тем, что ты, судя по всему, видишь во мне то, что не есть я… Тем, что ты столько сделал… так много проделал… Это меня к чему-то обязывает, это меня нагружает и…
Она сглатывает и трёт кончик своего вздёрнутого носа.