Сюннёве Сульбаккен
Шрифт:
Карен направилась к навесу, где стояли подойник и кринки. Сюннёве медленно пошла за ней.
Они тотчас же принялись за дело. Мать осмотрела маленькое хозяйство дочери и нашла, что Сюннёзе была неплохой хозяйкой. Она надавала ей множество полезных советов и помогла перемыть всю посуду. Так прошел час или два. Пока они работали, мать рассказывала Сюннёве о всяких домашних новостях, о том, как она была занята, когда собирала, отца в дорогу. Потом она спросила, не забывает ли Сюннёве помолиться богу перед сном, ибо, сказала она, «если ты об этом забудешь сегодня, то назавтра
Когда все было готово они пошли на луг и уселись на траву, поджидая коров. Едва они сели, как мать спросила, скоро ли Ингрид опять придет на пастбище. Сюннёве знала об этом не больше, чем мать.
— Да, вот какие люди бывают! — сказала Карен, и Сюннёве поняла, что она имеет в виду не Ингрид. Ей очень хотелось переменить тему разговора, но она не решалась.
— Тот, кто забывает бога, непременно попадет в беду, когда меньше всего этого ждет, — сказала Карен.
Сюннёве промолчала.
— Нет, я всегда говорила, что из этого парня ничего путного не выйдет. Так вести себя, как ему только не стыдно!
Они сидели на траве к глядели вниз в долину, но друг на друга смотреть избегали.
— Ты знаешь, что произошло с ним? — спросила мать, быстро взглянув на дочь.
— Не знаю, — ответила Сюннёве.
— Ему очень плохо, — сказала Карен.
У Сюннёве стеснило грудь, она стала задыхаться.
— Это опасно? — с трудом спросила она.
— Он получил удар ножом в бок, и еще его сильно избили.
Сюннёве почувствовала, как лицо ее заливает краска. Она порывисто отвернулась, чтобы мать не увидела ее лица.
— А что было потом? — спросила она как можно спокойнее, но мать заметила, что грудь ее высоко вздымается от волнения, и потому ответила:
— Больше ничего не было.
Тогда Сюннёве начала понимать, что случилось что-то ужасное.
— Он лежит? — спросила она.
— Господи, конечно, лежит… Мне жалко его родителей. Они ведь такие хорошие люди. И отдали ему все, что только могли, — господь не взыщет с них за сына.
Сюннёве пришла в такое отчаяние, что даже не могла собраться с мыслями, а мать ее продолжала:
— Как хорошо, что никто не связал с ним свою жизнь. Правду говорят люди: что господь ни делает, все к лучшему.
У Сюннёве кружилась голова, будто она катилась вниз с высокой горы.
— Ведь я всегда говорила отцу: «Да сохранит нас господь, ведь у нас одна-единственная дочь, и мы должны беречь ее». Отец твой немного мягкосердечен, хотя он и хороший человек. И счастье, что он слушается добрых советов, которые ему подсказывает сам господь бог.
Только сейчас Сюннёве вспомнила об отце, вспомнила, какой он хороший, добрый, и ей стало еще труднее бороться со слезами, которые вот-вот были готовы хлынуть у нее из глаз. Впрочем, теперь эта борьба была бесполезной — она разрыдалась.
— Ты плачешь? — спросила Карен, взглянув на дочь, но та спрятала лицо.
— Да, плачу, я вспомнила о папе… — И слезы градом полились по ее щекам.
— Но что с тобой, дитя мое?
— Я сама не знаю, что на меня нашло… может быть, я боюсь за папу; вдруг какая беда случится с ним по дороге, — всхлипывала
— Что такое ты болтаешь? — возмутилась мать. — Ну что может с ним случиться? Ведь он едет всего-навсего в город.
— Да, а ты вспомни, что случилось с тем… с другим, — рыдала Сюннёве.
— Ах, с ним!.. Ну, отец твой не будет валять дурака, как этот мальчишка, уж можешь мне поверить. Он вернется домой целым и невредимым, господь да сохранит его.
Глядя на слезы дочери, которые не переставая текли из ее глаз, Карен стала раздумывать над их истинной причиной. Поразмыслив немного, она сказала:
— Ты знаешь, доченька, на свете есть много плохого, и нужно утешать себя тем, что могло быть еще хуже.
— Плохое это утешение, мама, — сказала Сюннёве, горько плача.
У Карен не хватало духу сказать дочери то, что давно накипело у нее на сердце, и она лишь заметила:
— Всевышний сам часто решает, что для нас хорошо, а что плохо, и в том, что произошло с Торбьорном, проявилась воля всевышнего.
Она встала, потому что из-за холма послышалось мычание коров, звон колокольчиков и возгласы ребят, пасущих стадо. Коровы, сытые и спокойные, медленно спускались вниз по склону горы. Карен постояла немного, глядя на стадо, потом попросила Сюннёве помочь ей осмотреть коров. Сюннёве неохотно поднялась и пошла вслед за матерью, но шла она очень медленно.
Карен Сульбаккен здоровалась со своим стадом. Мимо нее проходили одна корова за другой, они узнавали ее и приветствовали мычанием. Карен гладила их, разговаривала с ними и радовалась, что коровы были гладкие и упитанные.
— Да, — говорила она, — господь бог никогда не забывает тех, кто помнит о нем.
Она помогла Сюннёве загнать коров в стойла, потому что сегодня у Сюннёве дела шли из рук вон плохо, однако Карен ничего не сказала ей. Потом она помогла дочери подоить коров, хотя из-за этого она и задержалась на выгоне гораздо дольше, чем рассчитывала. Когда они процедили молоко и Карен стала собираться в дорогу, Сюннёве решила было проводить ее немного.
— Что ты, совсем не нужно, — сказала мать. — Ты, наверно, устала и хочешь отдохнуть.
Она взяла пустую корзинку, подала дочери руку и сказала, пристально глядя на нее:
— Скоро я опять приду посмотреть, как ты тут управляешься… А ты всегда помни о своих близких и выкинь из головы дурных людей.
Едва мать скрылась из виду, как Сюннёве начала лихорадочно думать, как бы ей узнать, что делается в Гранлиене. Она позвала брата Торбьорна и хотела было послать его в деревню, но когда тот пришел, Сюннёве решила, что будет опрометчиво доверить ему свою тайну. Поэтому на вопрос, зачем она просила его прийти, Сюннёве ответила: просто так. Потом она решила, что пойдет сама. Ее мучила неизвестность, и она бранила про себя Ингрид, которая оставила ее в полном неведении о судьбе Торбьорна. Ночь была светлая, и до Гранлиена было рукой подать. Тут Сюннёве снова вспомнила слова матери, и снова на ее глаза навернулись слезы. Однако она не стала мешкать и, накинув платок, пошла вниз по тропинке в обход, чтобы не наткнуться на ребят, пасших коров.