Сюрпризы в круизе
Шрифт:
— Как чем? — вяло заинтересовался режиссер.
— Да! Да, спросят в упор: чем ты там думала? И что я им отвечу?
— Скажите, головой.
— Так мне и поверят! — подбоченясь, вызывающе усмехнулась Хохлаткина.
Тут из-за автобуса по шею высунулся розовощекий мужчина и спросил:
— К вам можно?
— Войдите! — голосом хозяйки разрешила Хохлаткина и присовокупила: — Староста нашей группы. Африкан Салютович. Прошу любить и жаловать.
Староста припечатал руки к бедрам и сказал:
— Без вашего приказания прибыл!
— Салютович — это фамилия или? —
— Или. Моего отца Салютом звали. Своим рождением под салют угодил.
— А вы, если не секрет, подо что угодили? — продолжал допытываться режиссер.
— Не секрет. Под первые рухнувшие цепи колониализма.
— Ну и в чем смысл столь редких буквосочетаний?
— Не догадываетесь? Странно… Вот вы со мной познакомились и теперь до конца жизни не забудете.
— Это точно.
— А человеку что надо? Чтобы его помнили, чтобы его отличали. В этом и смысл. Гуляете вы, скажем, по кладбищу и со всех сторон на вас пялятся Иваны Петровичи да Марии Ивановны, а тут — бац! — Африкан Салютович. Приостановитесь ведь и на карточку повнимательней посмотрите. И друзьям про Африкана Салютовича расскажете. Так ведь?
— Так-то оно так, — кисло согласился режиссер и мегафоном почесал спину. — Но больно вычурно.
— А псевдонимы писателей или артистов не вычурны? Повспоминайте-ка!
И они бы начали вспоминать, если бы вновь не рявкнул белоснежный лайнер.
Павел Николаевич посмотрел на часы и сказал:
— Затея, по-моему, на сегодня провалилась.
— Почему провалилась, — запротестовал Африкан Салютович. — Я как раз с идеей пришел. Через три минуты группа будет на борту.
— Да ну? — не поверил режиссер.
— Разрешите приступить? — обратился Африкан Салютович к Хохлаткиной.
— С богом! — царственным голосом благословила Хохлаткина старосту группы и на всякий случай добавила: — Хотя я ни во что такое не верю.
Разомлевшая, но по инерции капризничающая группа с надеждой и тоской смотрела на приближающегося старосту. По их взглядам Африкан Салютович понял, что шея каждого члена группы готова была вытянуться в удобную для хомута позицию. Но при условии: чтобы это не било по самолюбию, чтобы все свершалось весело и культурно. Африкан Салютович знал верный путь к полному единению. Голосом армейского старшины, (а он им был когда-то) звонко скомандовал:
— В одну шеренгу становись! — И вровень с плечом поднял правую руку. Лишь человека три из всей группы изумленно выпучили глаза, но и они, присмотревшись, нашли свое место. Словом, полминуты не прошло, как вдоль борта теплохода вытянулась более-менее ровная цепочка.
— А чемоданы?
— Отставить частнособственнические инстинкты! — прикрикнул староста и, щелкнув сандалетами, направился к Хохлаткиной с рапортом. Та замахала руками:
— Сами управляйтесь, сами.
Африкан Салютович пробуравил глазами шеренгу-змейку, вальяжно перекатываясь с пяток на носки, и подал новую команду:
— Кто ин-ти-ли-генция — три шага вперед!
Выдвинулся только доцент Волобуев, но и ему показалось, что в слово «интеллигенция» староста группы совсем мало вложил души. Африкан Салютович крякнул:
— С
Человек двадцать стали рядом с доцентом. Следующая команда:
— Кто не колхозник — три шага вперед!
Почему-то опять из прежней шеренги вывалились четверо.
— Кто пенсионер, так сказать, ветеран труда — шагом арш!
В итоге за спиной группы сиротливо замерли три фигуры. Африкану Салютовичу результат понравился:
— Таким образом, — сказал он, — рабочих мы высветили. Который из них нужен?
Хохлаткина пальцем указала на среднего. Средний — мужчина лет тридцати пяти, чернявый, с усиками (не тараканьими, в меру), слегка лопоухий, с крепкими зубами, не тощий, но и не раскормленный, короче — не кинозвезда. И не хухрик, конечно, как принародно выразился режиссер телевидения. Он явно не подозревал, какая ему судьба уготована и мозг его, настроенный на волну старосты группы, ждал новых четких команд. Насколько все-таки упрощается наша жизнь, думал тридцатипятилетний мужчина, когда есть кому направить, а то и приручить разноликие мысли и желания: послать подальше и придвинуть поближе. Снова долгожданная команда:
— В колонну по двое — становись!
Туристы радостно, хоть и без хоровой песни перестроились и зашагали к вздыбившемуся трапу.
Торжественный миг приближался. Телевизионщики едва не наступали на ноги таявшей на глазах группе. Павел Николаевич встряхнул и без того пышный букет роз и, репетируя будущую улыбку, пока еще безадресно, в никуда растянул губы. Улыбку поймала Нина Фугасова и от волнения споткнулась у самого трапа.
— Ой, я сейчас выпаду в осадок! — воскликнула Нина и, ничуть не сомневаясь, что цветы предназначены ей, легко сиганула через три ступеньки. Представитель пароходства ловко спрятал букет за спину и свободной рукой показал наверх.
— Вам туда, гражданочка!
У Нины зарделись щеки, взглядом она многократно расстреляла, а заодно и унизила морского чиновника. Каблучки застучали по восходящей, и сквозь мелкую дробь Павел Николаевич напоследок услышал:
— На фонарь сажать? Не позволю!
Возбужденный режиссер, убедившись, что съемка идет как по маслу, радостно провозгласил:
— А теперь миллионного давай! Хухрика!
Африкан Салютович молниеносно выудил из колонны счастливца и, сам пристроившись рядом, двинул на телекамеру. Миллионному пассажиру вручили цветы, группа дружно и мило поаплодировала, а потом Павел Николаевич выхватил из кармана длинный пакет и объявил:
— Миллионному отечественному туристу наше пароходство вручает билет первого класса! На весь круиз.
Аплодисменты, которым бы разгореться с удвоенной силой, враз смолкли. Ну ладно, телевидение, интервью, цветы — это еще куда ни шло. Но ни за что ни про что каюта первого класса — с какой стати? Тем паче, кандидатура-то липовая. С борта теплохода крикнули:
— Бойкот ему! На весь круиз! — Такое наказание предложила оскорбленная Нина Фугасова.
— Это бардак! — фальцетом выкрикнул доцент Волобуев, и чтобы не быть узнанным, прикрыл лицо шляпой.