Сюзанна и Александр
Шрифт:
Мне повезло только с караульным. Он оказался доброжелательным малым и охотно отвечал на все мои вопросы. Он даже обещал подать мне знак, если бы министр вдруг появился, а я в это время отдыхала бы под липой.
Первые капли дождя упали мне на лицо. Я увидела, как из министерства вышла герцогиня и села в карету. Вздох облегчения вырвался у меня из груди. Когда карета проезжала мимо нас, я услышала голос англичанки. Она сказала:
–– Мы едем в Сен-Клу, Джек.
Я порадовалась тому, что она уезжает. И радость была не напрасна:
–– О! Вот видите! – сказал караульный. – Вот вы и дождались.
Да, дождалась… Сейчас было уже восемь вечера. Дождь постепенно усиливался, но я была охвачена таким нетерпением, что ничего этого не замечала. Я переступала с ноги на ногу и была словно в лихорадке. Отчаяние испарилось, и кровь теплым, животворным потоком разлилась по телу. Когда на ступеньках особняка появился человек, одетый в чёрное, который прихрамывал и опирался на трость, я забыла обо всём на свете; я поднырнула под руку караульного, пробежала через двор, слыша позади угрожающие окрики, и бросилась к Талейрану.
–– Господин министр! Ах, боже мой! Вас так долго пришлось ждать!
Я увидела лицо Талейрана: сухое, бесстрастное, с насмешливыми складками у рта, и похолодела от невольного страха. Уж очень бесчувственным показался мне министр в эту минуту. И смотрел он на меня так спокойно-задумчиво…
–– Сударь, пожалуйста… – проговорил я, умоляюще складывая руки. – Согласитесь выслушать меня!
Я понятия не имела, что он мне ответит, и ожидала только худшего. К нам подбежал караульный, схватил меня за руки, пытаясь оттащить в сторону.
–– Вы уж простите меня, гражданин министр! Мы сейчас сдадим её в полицию. Она, должно быть, какая-то безумная…
Талейран окинул солдата колючим взором.
–– Отпустите эту женщину. Ступайте на свой пост и забудьте всё, что вы видели.
Я не знала, что и сказать, до того поразительными были эти слова. Талейран надел шляпу и, оглянувшись, сердито постучал тростью по ступенькам – этот звук, видимо, адресовался лакею, потому что последний как из-под земли вырос, услышав стук, и распахнул перед нами дверцу кареты.
–– Садитесь, сударыня.
Он подал мне руку, помогая занять место в карете, и этот его жест был точно таким же, как и прежде, когда я ещё не была объявлена преступницей и одевалась так, как соответствует герцогине. Стало быть, министр не боялся моего соседства… то есть не боялся скомпрометировать себя.
Когда карета тронулась, Талейран резким движением опустил занавески, и мы оказались в темноте, в которую не проникал даже свет от уличных фонарей.
–– Я всё знаю, – прозвучал во мраке спокойный, но чуть ворчливый голос министра. – Наслышан о ваших деяниях… Где же вы были всё это время?
–– Ох, господин де Талейран, вы даже не представляете, что со мной случилось!
Запинаясь, очень сбивчиво я стала рассказывать ему всё, начиная с того момента, как ко мне пришёл
–– М-да… – протянул он насмешливо, когда я закончила. – Теперь я могу понять, отчего вы явились ко мне в столь странном одеянии. И что, вы действительно проломили инспектору голову?
–– Нет, – пробормотала я несколько обескураженно. – Он только потерял сознание. Возможно, ему придётся немного полежать. В таких делах у меня есть опыт, и я…
Талейран разразился смехом. Поражённая, я подумала, что впервые слышу его смех.
–– Поистине, дорогая, бретонцы сильно изменились, если стали производить цветы, подобные вам!
Внезапно прервав свой смех, он почти серьёзно сказал:
–– А ведь я почти горжусь знакомством с вами. Когда я уйду на покой, вы своими приключениями украсите мои мемуары.
Мне казалось, что разговор направился не в то русло, куда бы следовало. Я прервала собеседника:
–– Господин де Талейран, вы, по крайней мере, верите, что я не убивала? Это всё – дьявольские интриги, и ничего больше!
–– Мне это известно, – сказал он хмурясь.
–– Известно? – переспросила я. – Откуда же?
– Потому что я знаю, как было дело у Бонапартов.
Вздохнув, он спокойно пояснил:
–– Бонапарты, вся их семья, давно уже вызывают у меня интерес. Приходится наблюдать за ними, чтобы быть в курсе событий. И, конечно же, такое громкое происшествие, как падение мадам Флоры с лестницы, не могло остаться без свидетеля. Моего свидетеля, – подчеркнул он.
– Но вы, разумеется, не можете назвать, кто это, – с горечью заметила я.
–– Не могу. Я вообще стараюсь не раскрывать имён своих осведомителей. Поэтому мне хорошо служат.
–– Может быть… вы как-то иначе поможете мне? – спросила я довольно робко.
Талейран долго молчал. Сердце у меня билось очень неровно во время этого молчания, и холодная дрожь пробегала по спине.
–– У вас ведь нет больше друга, дорогая, э?
–– Нет, – призналась я честно. – В Париже нет. Только вы.
–– Так вот, то, что говорят обо мне злые языки, и то, как я сам отзываюсь о дружбе, – это болтовня. Видите ли, бывают столь трепетные чувства, что язык человеческий слишком слаб, чтобы выразить их. В нём просто нет таких слов. Дружба, любовь, преданность – это ведь то, что глубоко задевает нас, не так ли?
–– Вероятно, – сказала я неуверенно.
–– Об этом нельзя говорить без некоторой сдержанности. Как и при всякой атаке на наши чувства, мы стараемся отделаться молчанием и спрятаться за насмешкой, чтобы скрыть глубину своих переживаний. Вот и я насмешлив и зол оттого, что не хочу показаться слабым. А слабость моя – в сентиментальности.