Сюзанна и Александр
Шрифт:
«Будь он проклят, – подумала я, волочась вдоль улицы. – Да, пусть он будет проклят и попадёт в ад. Только этого Клавьер и заслуживает».
На этом мои мысли прервались. Мигрень, кажется, усиливалась с каждым сделанным мной шагом, в ушах шумела кровь, так что я не слышала ничего, что происходило вокруг. Я даже не замечала полицейских. Было очень жарко – то ли от погоды, то ли от болезни; испарина выступила у меня на лбу, губы пересохли. Я шла и порой на ходу бредила. Мне мерещился Корфу, апельсиновые рощи, чудесная прохлада нашего домика в Платитере… Потом перед глазами вдруг всплывала физиономия Клавьера;
Я остановилась, пошатываясь. Прошло несколько секунд, прежде чем я успела осознать, что стою на Вандомской площади. Я не знала, который сейчас час, скоро ли наступит вечер. И я до сих пор не понимала, каким чудом мне удалось добраться до места. Я ведь была больна и шла пешком. Я почти бредила… Должно быть, сам Бог привёл меня сюда.
– Мне надо лечь, – проговорила я тупо.
Я знала, что, когда переживаешь приступ жестокой мигрени, лучшее лекарство – это уснуть. После сна всё пройдёт. Я снова буду здорова, смогу позаботиться о себе и ещё всех переиграю. Они ещё не знают, с кем связались.
Я прошла через ворота и остановилась у будки сторожа. Внутри никого не было. Зато я заметила на ящике кусок рогалика, прикрытый бумагой, и яблоко. Сейчас есть мне не хотелось, но я машинально собрала всю эту снедь и рассовала по карманам.
Дверь была заперта. В прошлый раз я сама позаботилась об этом. Я обошла дом и, заметив окно, разбитое ветром, решительно обернула руку плащом. Потом изо всех сил ударила по стеклу. Вот теперь у меня был вход, достаточный для того, чтобы я могла пролезть. Я убрала осколки, лишь слегка оцарапав руку. Шум меня не пугал: сторож глух, а со стороны площади меня вряд ли кто-то услышит. Я влезла в дом через окно, остановилась посреди комнаты, переводя дыхание, и только потом вспомнила, что даже не попыталась проверить, не поджидает ли меня здесь полиция.
«Мне везёт, – мелькнула у меня мысль. – Я столько глупостей наделала, была так неосторожна, что без везения давно бы попалась. Видимо, правда на моей стороне».
Впрочем, как можно говорить «видимо»? Из-за этой проклятой мигрени в голову приходят совершенно нелепые вещи!
Держась за перила, я поднялась на второй этаж, где, как я помнила, должен был быть довольно удобный диван. Но, так и не дойдя до него, а лишь миновав ступеньки, я ощутила такую слабость, что рухнула ничком прямо на пол.
Наступила минута полного, абсолютного покоя. Тревоги, мысли, силы – всё покинуло меня. Я забылась, наслаждаясь собственной неподвижностью, и на миг стала будто слепа и глуха ко всему. Но это продолжалось недолго. Сознание возвратилось, и я поняла, что нужно встать. Надо сделать ещё несколько шагов. Всего два шага…
Кое-как я встала на колени и доползла до дивана. На нём было гораздо мягче, чем на полу, и блаженная истома охватила меня.
Я ещё успела подумать о Баррасе. У меня ведь была назначена встреча с ним. Но разве я могла туда пойти? Без сомнения, он уже знает о том, что меня объявили убийцей Флоры, невинной порядочной гражданки. Да если бы и не знал, я бы все равно не могла к нему явиться в одной нижней рубашке. У меня ужасный вид.
И, кроме всего прочего, я была не в силах куда-либо идти,
5
Проснулась я от холода.
Дождь барабанил по крыше. Капли из открытого на чердак люка падали на пол, их брызги разлетались и попадали даже в меня. Я чувствовала себя изрядно замёрзшей. Поглядев на люк, я сделала вывод, что сейчас, должно быть, раннее–раннее утро. Небо было ещё тёмное, не залитое огнём рассвета. Ветер на улице был сильный, я слышала, как гнутся под ним деревья.
Боли больше не было. Я чувствовала себя здоровой. Я могла идти. И я даже ощущала голод. Вспомнив о еде, украденной у сторожа, я съела сперва рогалик, а потом сгрызла яблоко. Дождевая вода, падающая через люк, позволила мне умыться. Порывшись в вещах, которые чудом уцелели на полках в шкафу, я среди всяких мелочей отыскала гребень и стала причёсываться. Мало-помалу события вчерашнего дня начали вырисовываться в моем сознании. Да, конечно, подумала я, головная боль уже прошла, и это хорошо, но моё положение остаётся почти безвыходным. У меня нет даже одежды. Нет денег, чтобы одежду купить. Меня ищет полиция. Так что положение не «почти безвыходно», а безвыходно, и всё тут.
Кто мне может помочь? Кто в силах сокрушить Клавьера? Никто. Этот негодяй давно уже всех купил. Он поставил меня в такое положение, что я даже деньгами своими не могу воспользоваться. Стало быть, я должна думать не о том, как оправдаться, а о побеге в Бретань. Но и это решение порождало многочисленные проблемы.
Ах, если бы у меня хоть пистолет был! Тогда бы я…
Не закончив своей мысли, я застыла на месте. Громкие голоса доносились со двора, и луч фонаря прорезал темноту. К счастью, сторож был глух, и это заставляло всех, кто обращался к нему, говорить как можно громче. Разговор вёлся почти на уровне крика.
– Что? Что вы говорите? – переспрашивал сторож.
–– Мы хотим осмотреть дом, болван! Подавай-ка ключи!
«Полиция», – решила я сразу, и кровь застучала у меня в висках. Впопыхах схватив свой плащ и шляпу, я, будто в лихорадке, стала спускаться по лестнице. С превеликим трудом мне удалось вспомнить, где же то окно, через которое я вчера проникла в дом. Я спрыгнула на землю и при этом так ушиблась, что на несколько секунд онемела от боли. Потом, когда первый шок прошёл, я бросилась бежать не разбирая дороги.
Мало-помалу до меня дошло, что за мной никто не гонится, и это успокаивающе подействовало на моё сознание. Задыхаясь, я перестала бежать, а потом пошла ещё тише. Дождь, кажется, прекращался, но я уже слегка промокла. Я стала оглядываться по сторонам, пытаясь определить, где нахожусь; из-за волнения мне это мне долго не удавалось.
Потом, оставив это занятие, я вдруг подумала о Талейране.
Я не знала, где он сейчас, чем занимается, находится ли в Париже. Но я сразу поняла, что Талейран – единственный человек, который обладает большим влиянием, большими связями и большой властью и единственный, кто выказывал мне расположение. Я, конечно, не могла назвать его другом. Но что-то в нём у меня вызывало симпатию. Он был, с точки зрения роялистов, негодяй, но уж очень умный и очаровательный негодяй. И, кроме этого, я больше не знала, к кому обратиться.