Сюзанна и Александр

Гедеон Роксана Михайловна

— Вы можете считать меня кем угодно, — произнес он сухо. — Но с Александром я связан тысячью уз. Он спас мне жизнь на Корсике. А я пытаюсь спасти его честь в Париже.

— У вас галлюцинации, сударь! Кто, по-вашему, посягает в Париже на его честь?!

— Вы!

Этот громовой голос и безапелляционный, обвиняющий тон ошеломили меня. Я отступила на шаг, глядя на графа почти с испугом. Что случилось? Возможно, он и вправду помешался?

— Послушайте меня, сударыня, — произнес Ле Пикар, задыхаясь от гнева. — Я встретил вас в заведении, о котором в приличном

обществе не принято упоминать. Признаться честно, я прежде даже не слыхивал, чтобы аристократка и герцогиня посещала вот так запросто подобные места. Я навел справки Я расспросил о вас. И, черт возьми, я выяснил, что вы два часа провели в кабинете мошенника, спекулянта, жулика иначе говоря, — банкира Клавьера!

— И что же? — спросила я презрительно. — Совершенно не обязательно было так утруждаться. Я бы сама вам сказала, если бы вы спросили.

— Черта с два! Вы несколько лет дурачите Александра, а уж меня и подавно обвели бы вокруг пальца!

Я возмутилась.

— Какая чушь! Откуда вы почерпнули все эти сплетни!

— Вот откуда! — взревел он, швыряя на стол какие-то газеты. Чашка с кофе, звякнув, полетела на пол. — Именно это мне все разъяснило… И вы наверняка знаете, что там написано!

Я молча перебрала газеты. Это были те самые выпуски, где писалось о Флоре де Кризанж, Клавьере и обо мне. А еще — о нашей связи в Консьержери, о моем характере, моем муже…

— Я все понял, все! Александр совершил ужасную ошибку, женившись на вас. Его жена — любовница буржуа! Этим все сказано… Мало того, что она была любовницей буржуа в прошлом, она и сейчас бегает к нему в кабинеты, как самая последняя шлюха!

— Вы с ума сошли! — вскричала я, со злостью сжимая газеты.

— Я?! Может быть, вы станете меня убеждать, что это были не вы — там, в «Старине Роули»? Вы это скажете? Или, может быть, вы станете доказывать, что ваши дочери, которым Александр дал свое имя, — не дочери Клавьера?

Я похолодела. Меньше всего на свете я ожидала упоминания о близняшках. Ле Пикар словно угадал мои мысли.

— Я всегда знал, сударыня, что ваши дочери не могут быть от Александра… В то время, когда они были зачаты, он был в Англии. Это понимали только он, я да еще Поль Алэн. Но, честно говоря, я знал о том, что вы были в тюрьме и думал, что там всякое могло случиться. Насилие тоже нельзя было исключать. Я уважал вас как мученицу! И никогда, ни разу мне даже в голову не приходило, что вы унизились до связи с буржуа! До незаконной, мерзкой связи! Черт побери! Если бы я знал это раньше!

Я очень долго молчала, холодно глядя на Ле Пикара. Он был в бешенстве, которое трудно выразить словами. Возможно, он и вправду испытывал ко мне отвращение. По крайней мере, я видела, что он искренен. Но как же он жесток! Что он знает о моей жизни? Он мужчина, и именно поэтому ему меньше достается во время больших смут. Мужчин не насилуют и не унижают, как женщин. Кроме того, где была его смелость, его благородное презрение во время террора? Почему он не обличал якобинцев так, как сейчас обличает меня? Почему он предпочитал совершать подвиги за границей?

Я уже

не чувствовала к Ле Пикару зла. Я лишь понимала, что моя дружба с ним навеки кончена. Он слишком жесток и непонятлив. Он оскорбил меня так, как еще никто не оскорблял.

Я вскинула голову. Взгляд моих глаз был ясен и холоден.

— Сударь, — сказала я очень спокойно. — Единственное, что может вас оправдать, — это ваша искренность.

— Я не нуждаюсь в оправданиях.

— Я тоже. Вы сейчас совершили большую, трагическую ошибку. К сожалению, ваш тон и ваше поведение совершенно исключают возможность каких-либо объяснений с моей стороны. Повторяю: вы глубоко ошиблись, когда сделали все эти выводы.

Мой голос, совершенно ровный и спокойный, без возмущения, дрожи и ненависти, похоже, подействовал более ошеломляюще, чем пощечина, которой Ле Пикар, без сомнения, заслуживал. Его взгляд оставался суровым, но в нем промелькнуло что-то похожее на сомнение.

— Что вы еще имеете мне сказать? — спросила я.

— Я требую, чтобы вы немедленно уехали из Парижа и прекратили всякие связи с Клавьером.

— Вы повторяетесь.

— Об истине нельзя сказать, что ее повторяют слишком часто.

— О лжи — тоже, сударь.

Помолчав, я добавила:

— Отъезд пока не входит в мои планы.

— Сударыня, — произнес граф угрожающе, — вы ставите меня перед необходимостью довести то, что я понял, до сведения Александра.

— Вы угрожаете мне?

— Я пытаюсь заставить вас сохранять хотя бы внешние приличия, если уж вы бесчестны внутренне!

Кровь прихлынула к моему лицу. На миг от возмущения я лишилась дара речи. Но мне удалось овладеть собой.

— Господин граф, — проговорила я спокойно, — я могу сказать вам лишь одно: если вы поведаете все эти измышления Александру и этим внесете смятение в нашу семейную жизнь, на вашей совести будет просто-таки преступление. Подумайте еще раз, прежде чем будете принимать решение.

— Вы что же, изображаете оскорбленную невинность?

— Я ничего не изображаю. Это вы явились в мой дом и изображаете судью.

— Вы отрицаете, что имели связь с Клавьером? Будьте любезны, объяснитесь.

Я заметила, что он начинает сомневаться. Но именно его колебания и возмутили меня больше всего. Надо же, не будучи полностью уверенным, он является сюда, оскорбляет, чего-то требует, осуждает, вносит смятение в мою душу, портит настроение на целую неделю! Да он просто мальчишка — сам не знает, что творит! Но черт бы побрал таких мальчишек!

— Я ничего не намерена объяснять такому глупцу, как вы! — вскричала я, не в силах сдержаться. — Вы сами должны были бы знать, что видимость не всегда отвечает сути! Мне неизвестно, какую напраслину возводят на Александра, но я…

— Да, потому что это действительно напраслина! Все эти слухи о леди Мелинде — ложь. Но вот в вашем случае я в этом совсем не уверен.

Меня нисколько не задели последние слова — я их просто не расслышала. Случайно вырвавшееся у Ле Пикара имя какой-то Мелинды поразило меня в самое сердце. Бледность разлилась по моему лицу.