Сюзанна и Александр
Шрифт:
— Черт возьми, что все это значит… — начал Дени, в бешенстве поднимаясь с места.
Я не узнавала Аврору. Отступив на шаг, она вскинула голову, задиристо выставив вперед подбородок, и дерзко произнесла:
— Вам следовало бы сперва поговорить со мной, господин Брюман. Тогда бы мы все были избавлены от столь неловкого положения.
Впрочем, по виду Авроры нельзя было сказать, что она чувствует себя неловко. Да и о чести, которой она «не заслуживает», она говорила в таком тоне, что ее слова заслуживали лишь обратного толкования.
Взбешенный
— Как видите, милостивый государь, все неясности разрешились.
— Да! Я вижу! Правда, я полагал, что, как честный человек, просто обязан жениться, но, раз уж мне оказывают здесь такой прием, упаси меня Господь от такой жены!
Он не мог уйти без какого-нибудь оскорбления, сохраняя достоинство, — и в этом было новое свидетельство того, что он не аристократ. Дверь с треском за ним захлопнулась. Я повернулась к Авроре.
— Что это значит?
— О чем ты, мама?
— Что значит «обязан жениться»? Что он хотел этим сказать?
Бледная, но совершенно невозмутимая, Аврора спокойно ответила:
— Откуда же мне знать, что хотел сказать этот человек? Он хотел обидеть нас.
— Аврора, ты ничего от меня не скрываешь? — вскричала я встревоженно. — Ты понимаешь, что у тебя могут быть неприятности? Я предупреждала тебя!
— Я ничего не скрываю, мама.
— Какие у вас были отношения? Что ты ему позволяла?
— Ничего.
Мгновение мы молча глядели друг на друга. Я поняла, что не добьюсь от нее большего, если буду продолжать допрос. Может быть, в другой раз. Ах, какая же она все-таки дурочка… Неужели она думает, что я не смогу понять ее?
В ее характере действительно появились черты, которых я раньше не замечала. Взять хотя бы ее недавнее обращение с молодым Брюманом. Она была как ледяная статуя — и это она, которая три месяца назад и дня не могла провести без Дени!
Словно угадав мои мысли, она спросила:
— Тебе понравилось, как я ответила?
— Мне очень понравилось. Ты проявила здравый смысл, на который не всякая девушка в твоем возрасте способна.
Глядя куда-то вдаль, Аврора произнесла:
— Не понимаю, почему он решил, что может делать подобные предложения. Я никогда замуж за буржуа не выйду.
— Только за аристократа? — спросила я, невольно улыбаясь.
— Только за аристократа. Даже если мне придется долго-долго ждать…
— Ждать надо не аристократа, а любви, Аврора.
— А это почти одно и то же…
Она мечтательно вздохнула. Потом спросила, когда мы возвращаемся в Белые Липы, и, узнав, что скоро, снова вздохнула, но уже радостно.
— И он мне совсем разонравился, этот Дени. Особенно тогда…
— Что?
— …когда я поняла, как неприятно он целуется. Он просто сопливый студент, мама! И как я могла думать, что влюбилась в него?
— Я тоже не раз спрашивала себя об этом.
Я обняла ее, решив не донимать расспросами.
— Ах, мадам Изабелла была права, когда говорила, что буржуа ни на что не годятся. Даже для поцелуев…
— Она не совсем так говорила, Аврора.
— Но я поняла именно так. Мадам Изабелла знала, о чем говорила…
Я молча гладила ее плечи, чувствуя, что никак не могу полностью распрощаться с беспокойством, охватившим меня, в отношении Авроры.
— Надеюсь, ты будешь благоразумна, — сказала я наконец.
— Да, мама. Не бойся за меня. Я уже не такая маленькая, как ты думаешь.
— Хотелось бы в это верить, дорогая.
…Раз в неделю из Белых Лип приходило письмо, написанное почерком управляющего. Поль Алэн лишь изредка делал в конце небольшую приписку. Для меня не было секретом, чем он занимается. Наверняка его не так уж часто можно увидеть в поместье. Я знала его занятия: блуждание по лесам, поездки туда-сюда в качестве адъютанта Жоржа Кадудаля, нападения на республиканские патрули, совещания и споры с друзьями-роялистами по поводу тактики дальнейшей борьбы. Когда выпадает свободная минута, он ездит к молодой привлекательной вдове, которая жила где-то под Понтиви и о существовании которой я была наслышана. Стало быть, если мой деверь появляется в Белых Липах хотя бы раз в месяц — это уже хорошо.
Итак, поместье было брошено на управляющего. Да еще на старую Анну Элоизу, которой уже давно не под силу за всем уследить. Кто проверяет счета? Кто наблюдает за проведением работ на полях? Кто ведет записи и учет продуктов и денег? Я не сомневалась, что, вернувшись, застану все в самом скверном состоянии. Если хозяин в Лондоне, хозяйка в Париже, а брат хозяина неизвестно где, чего же ждать? Я все понимала по суммам, которые присылались мне в Париж: они уменьшались с каждым месяцем.
А ведь сейчас была весна — тот самый сезон, от которого будет зависеть наше благополучие в течение всего года. Управляющий писал о посевах пшеницы, гречихи, овса, льна, но о картофеле ни слова не было сказано. Я готова была чертыхаться, понимая, что к моим советам никто не прислушался и что в следующем году нас ожидают еще большие убытки, чем сейчас. Время шло, драгоценные дни весны уходили в песок, а я не могла вырваться из Парижа и только строго отчитывала управляющего в каждом письме, заранее зная, что это не произведет особенного впечатления.
Только за детей я была спокойна. Маргарита в своих письмах, написанных крупным кривым почерком, подробно описывала все их шалости, успехи, происшествия. Благодаря ей я знала, что Филипп вполне здоров, что в конце марта он сделал первые шаги, что он довольно мужественно переносил появление очередных зубов. Впрочем, все это было уже в прошлом. Теперь малышу Филиппу пошел уже второй год. Маргарита сообщала, что он такой же светленький, как и прежде, а глаза с каждым днем становятся все голубее.