Сыворотка правды
Шрифт:
— Хафиз! — кричали со стороны сарая. — Хафиз!
И вдруг я услышала звук упавшего бревна, подпирающего ворота, и поняла, что женщины освободились. Я бегом метнулась к сараю — ситуация могла выйти из-под контроля, а убивать я никого не хотела.
Я подоспела вовремя — женщинам уже удалось приоткрыть створку. Я кинулась закрывать ворота, но старуха упала поперек входа, вцепилась сухими, черными от постоянного труда руками в деревянную створку и кричала.
— Хафиз! — то ли просила она о помощи, то ли умоляла бежать отсюда.
Я остервенело отодрала ее от створки, впихнула внутрь, захлопнула ворота, снова подперла их бревном и помчалась к Хафизу — он мог
Так оно и было. Пленник уже ворочался. Я катнула его на бок, оторвала ворот и всобачила в шею инъектор с безвредным для моих целей «успокоителем». Затем сорвала с ног «вязку» и, схватив за удавку, потащила в «комнату за железной дверью». Хафиз энергично помогал мне, перебирая ногами и тем самым спасаясь от самоудушения.
«Отплывать» он начал быстро, и, когда я втаскивала его в пролом, тело уже безжизненно обмякло. Я быстро усадила пленника в специальное — судя по фотографиям в альбоме, не раз им испытанное на других, — кресло, вытащила его руки из рукавов и притянула их ремнями к подлокотникам. Развела пожиже скополаминчику и ввела его в вену. Так подействует чуть позже, но я хоть успею наладить доверительные отношения… В учебке нам показывали видеофильм с типичными ошибками: передозировка, недостаточная доза, невыдерживание режима инъекцирования… В каждом случае возникали свои побочные эффекты, на устранение которых терялось драгоценное время, а главное, при каждой новой инъекции приходилось учитывать растянутое по времени влияние предыдущих. Для меня эти расчеты были высшей математикой: лучше уж сразу все делать по правилам. Но хуже всего было не наладить доверительных отношений: допрос мог превратиться в фарс, ковыряние в травмах детства и закончиться для допрашиваемого «позой плода» с соответствующим уровнем самосознания. Инструкторы рассказывали и о новых препаратах, позволяющих пренебречь доверительностью «пациента» и взять все, что надо, чуть ли не силком. Но таковых в «аптечке» господина Хафиза Абдул Али я не нашла — не тот, видно, у «господина» уровень…
Я еще раз оценила положение кресла — отсюда он мог видеть только глухой угол саманных стен и меня — и настроилась на ожидание.
Хафиз пробуждался медленно. Я проверила зрачки, посчитала пульс — все шло, как и предполагалось. Наконец взгляд стал достаточно осмысленным, чтобы увидеть меня, и недостаточно — чтобы оценить происходящее самостоятельно.
— Вы меня видите, Хафиз? — с участием в голосе спросила я.
— Да… вижу, — он говорил несколько замедленно.
— Вы чувствуете свои ноги? — озабоченно поинтересовалась я.
— Да, чувствую…
Пока все шло нормально: уже на два вопроса Хафиз ответил «да» без сопротивления. Еще несколько таких же гладких ответов — и начнет действовать скополамин.
— Шея болит? — проявляя как можно больше участия, спросила я.
— Да-а-а! — разрыдался Хафиз.
Скополамин начал действовать раньше и сильнее, чем я рассчитывала! «Может быть, из-за удара в шею у него изменилось кровообращение?! — пыталась сообразить я. — Да какая, к черту, разница — допрашивай, и все!»
— Ты хочешь рассказать мне, как болит у тебя шея? — сочувственно поинтересовалась я.
— Да-а, хочу! — совсем расклеился Хафиз и жалобно залепетал что-то на фарси.
Я не мешала, но, когда он начал немного успокаиваться, попросила:
— Хафиз, говори по-русски, хорошо?
— Хорошо, — закивал он. — Хорошо… — Ему явно и остро не хватало общения. — Я зашел и сразу же стало больно — сразу! И сейчас болит…
Он попытался пощупать шею, и я тут же прижала его руку своей — так, чтобы он не почувствовал
— Не трогай, Хафиз, шея заживет. Я обещаю.
Он сразу повеселел.
— Хафиз, как тебя зовут полностью? — спросила я и нажала на магнитофоне кнопку записи.
— Меня зовут Хафиз Абдул Али, — с гордостью сообщил допрашиваемый.
— Когда ты родился?..
Я задавала и задавала вопросы и, когда почувствовала, что он «в норме» и отвечает четко и ясно, воткнула в вену на руке очередной шприц и стала просто «поддерживать» должный уровень воздействия.
Иногда он «отплывал» дальше, чем нужно, и начинал бормотать что-то невнятное, проваливаясь в сон, и тогда я просто ждала… Мне остро не хватало опыта, тренировки в учебке дали только первичные навыки.
Время от времени я меняла кассеты и, чтобы оценить уровень искренности, касалась личных тем, но Хафиз «работал, как часы». И чем больше он говорил, тем страшнее мне становилось.
Аладдин дал абсолютно точную, но несколько запоздавшую, информацию: в Таджикистан уже переправлены тридцать пять тонн героина. Я спросила, почему так много, — насколько я знала, переправлять такие крупные партии просто опасно, можно и «погореть». На что допрашиваемый с детской непосредственностью рассказал, что «группа Мусы», к которой он принадлежит, хочет перебить рынок у «группы Исмаила», потому что Исмаила сдали, и, если сейчас ничего не сделать, через три-четыре недели все достанется Камышину.
— Кто такой Камышин? — спросила я, чтобы выяснить, в чем смысл этого витиеватого «треугольника».
Мой допрашиваемый побледнел и выгнулся дугой.
Меня прошиб холодный пот. Нам про это рассказывали в учебке.
— Нельзя! — закричал он. — Нельзя! Кто говорит, тот умирает! Нельзя!
— Молчать! — встречно заорала я. — Не надо говорить! Замолчи! — И судорожно начала рыться в медикаментах, стараясь отыскать отложенный мною на всякий случай антидот. Хафиз уже закатил глаза и с силой бился головой о спинку кресла.
Я нашла препарат, прижала колотящуюся голову Хафиза и ввела «отрезвитель» прямо в глазницу.
«Господи! Хоть бы я успела! — причитала я. — Ну, пожалуйста! Что тебе стоит?!»
Хафиз обмяк и жалобно забормотал что-то.
То, что я увидела только что, на сленге внешней разведки называлось «яблочком». «Яблочко», или «запретный плод», формируется при помощи гипнонаркоза на одном из фундаментальных, глубинных слоев подсознания. В быту «яблочко» почти не оказывает на человека воздействия. Но при допросе ситуация кардинально меняется. Стоит просто упомянуть фамилию, особенно если это сочетается с наркотиками или гипнозом, и допрашиваемый, имеющий такое «вшитое яблочко», просто умирает. Сразу — не пытаясь застрелиться, выброситься в окно или прыгнуть с моста. В контрразведке это называется «попасть в яблочко» и означает полный профессиональный провал допрашивающего. Вот на такой запрет в виде фамилии Камышин я и наткнулась.
Я снова прослушала пульс, заглянула в зрачок: Хафиз определенно оживал. Внезапно он открыл глаза и совершенно ясным взором посмотрел на меня.
— Что вы здесь делаете, Юлия Сергеевна?
«Господи, — я внутренне перекрестилась. — Живой! Слава богу…»
— И где…
Он хотел спросить, где находится, но не стал. Чувство собственного превосходства не позволяло ему спрашивать об этом у меня.
Антидот подействовал очень быстро и, может быть, спас Хафизу жизнь. Но не пройдет и трех-четырех минут, и его действие прекратится, и в силу снова вступит моя «сыворотка правды» — скополамин. «Держись, Юлька! — приказала я себе. — „Веди“ его ровно!»