т.2. Проза и драматургия
Шрифт:
Короткевич.И кто ж, интересно, победил?
Логинов.Мы победили!
Кондаков.Вы нам не верите, Иван Адамович?
Короткевич.Я вам все сказал, господа. Я не тот человек, которого вы ищете.
Логиков.Рем Степанович… Недолечили?
Чуприкова.Есть, собственно говоря, очень простой выход. (Поднялась, сняла со стены зеркало и подошла с ним к Короткевичу.)Это — зеркало. Посмотрите на себя.
Короткевич молча смотрит в зеркало. Рука его коснулась стекла. Потом он потрогал щетину на щеках.
Вам уже не шестнадцать лет.
Короткевич поднял лицо. Он плакал.
Короткевич.Я вижу… Думал, что это… просто обман. Не может быть!
Кондаков.Иван Адамович, вы болели много лет.
Короткевич (затрясся в истерике). Я… я не не понимаю…
Чуприкова.Поплачьте, Иван Адамович. Тут никакого стыда нет. Поплачьте, мы подождем. Вам станет легче.
Короткевич.Я потерял рассудок?
Кондаков.Сейчас идет обратный процесс.
Короткевич.Какой сейчас год?
Кондаков.Вон там, на календаре, написано.
Короткевич (посмотрел и в ужасе покачал головой. Встал).Я слушаю вас, товарищи.
Логинов.Иван Адамович, мы хотели бы, чтобы вы нам рассказали все, что вы знаете о работе подпольного обкома партии.
Короткевич.Я вам скажу, где пакет!
Логинов.Какой пакет?
Короткевич.Я зарыл его под сосной у деревни Михнево, на поляне, где отряд Черткова стоял!
Логинов.А что в этом пакете?
Короткевич.Долг перед Родиной.
Кондаков (один).Такие дни, по идее, должны запоминаться по минутам, по секундам, по фразам. Ничего этого со мной не случилось. Я только помню, что Логинов и Ситник торопили нас, что, мол, сейчас же едем, куда-то мчимся, но мы с шефиней стояли как гранит, и два часа в тишине и без дерганий потратили на хотя бы элементарное обследование нашего Ивана Адамовича. Самым невероятным было то, что мы не могли обнаружить никаких существенных отклонений от нормы. Я не находил этому ни аналогов, ни объяснений. Наконец на двух машинах мы выехали в Михнево. Мне чудовищно хотелось спать, но вместе с тем я ни на секунду не хотел расстаться с Иваном Адамовичем, будто он был моей невестой. Мы домчались до этого Михнева, отыскали поляну, на которой стараниями пионеров был восстановлен лагерь партизан. Короткевич, ни секунды не сомневаясь, повел всех к той самой сосне. Два шофера через несколько минут выкопали обернутый старой полусгнившей клеенкой сверток. Это и был пакет. Логинов, Короткевич, Ситник, еще один в штатском тут же стали читать бумаги, встав в кучку, и нещадно задымили сигаретами. Один раз Логинов, постучав пальцем по какому-то листу, вырванному из школьной тетрадки в косую линейку и исписанному аккуратным мелким почерком, сказал: «Вот он и стрелял в Короткевича». Но здесь, как ни странно, я поймал себя на мысли, что все их тайны, казавшиеся мне еще вчера такими захватывающими, сейчас померкли и заслонились одной, моей, и великой тайной — Иваном Адамовичем, беглецом из страны теней, воскресшим после употребления наипошлейшего эликсира жизни — «Дер эрстен блюмен ин май»! Короткевич ходил, спорил с военными, сам пытался копать под сосной, встав на колени и пачкая только что выданный ему дешевый костюм… Он остро смотрел на собеседника, а иногда непроизвольным движением трогал щеку и щетину на щеке — побрить мы его так и не успели… Все это для меня было величайшей загадкой и огромным счастьем. Из разговоров в машине я понял, что Корзун в этот пакет вложил список агентов, которых фашисты оставляли на нашей земле, отступая. В машине горячо назывались какие-то неизвестные мне фамилии, в спорах принимал участие и мой Короткевич, проявлявший неожиданную твердость,
Короткевич и Кондаков.
Короткевич.Рем Степанович, а где же ваша жена?
Кондаков.Жены у меня, Ваня, нету. Одинокий я молодой мужчина.
Короткевич.А здесь еще кто живет?
Кондаков.Никто, я один.
Короткевич.Один? В таких хоромах?
Кондаков.Да какие же это хоромы, Ваня? Обычная стандартная малогабаритная квартира.
Короткевич.Ну, Рем Степанович, вы тут у себя стали жить, как гауляйтеры. И ванная комната, и печка на газу, и уборкас белый…
Кондаков.Какой уборкас?
Короткевич.Уборная. И рукомойник в кухне. Хоромы! Телефонный аппарат. Работает?
Кондаков.Работает, Ваня. Мы сейчас с тобой что-нибудь соорудим насчет еды.
Короткевич.Здорово! Я один раз звонил по телефонному аппарату. Мне, Рем Степанович, нужно сестренку снова разыскать, Любаню, вот она обрадуется.
Кондаков.Ты яичницу будешь?
Короткевич.А она в городе?
Кондаков.Сестренка? Не знаю. Со временем наведем справки. Со временем. Не все сразу. Значит, яичница с колбасой? Идет?
Звонок в дверь. Кондаков открыл. Вошел Косавец.
Косавец.Все в сборе. Рем! А я ведь выпил. И сильно выпил.
Кондаков.Вижу. Проходи, Лев Михайлович.
Косавец.Проходить мне? Куда? В доктора наук? Не гожусь. Ты меня, Рем, немножко подстрелил.
Кондаков.Не будем об этом. Я хочу тебя познакомить с моим приятелем — Короткевич Иван Адамович.
Косавец.Знаю. Нет, не был, не знаю. Знаю. Рем! А ведь я ее люблю по-настоящему. Не то что ты. Ты — гастролер. А я — житель этого города. Какой-никакой, а постоянный. Рем! Хочешь, я перед тобой на колени встану? Ты, в общем-то, гений. Ну, встать?
Кондаков.Лев Михайлович, прекрати, мне неудобно.
Косавец.Ну, тогда будем считать, что я принес извинения. Вот и польский гарнитур, перехваченный у меня… Нет, Рем, ты гений, я должен встать на колени…
Косавец попытался и вправду встать на колени, но упал, и Кондаков бросился его поднимать. В дверь позвонили. Вошла Ирина.
Ирина.Так. Один пьяный лежит…
Косавец.Лежу, потому что не смог противостоять тяготению.
Ирина.Это понятно. Второй алкаш (подошла к Короткевичу)сидит, не бритый две недели. Не хватает только баб. Где они, не вижу.
Косавец.Бабы есть!
Ирина.Я и не сомневалась.
Кондаков.Лев Михайлович, я прошу вас… Я вам лучше помогу.
Косавец.Пожалуйста, без рук! Тем более при дамах! (Поднялся.)
Кондаков.Мы в другой раз, Лев Михайлович, поговорим.
Косавец.К вам такие дамы интересные приходят. Зачем вам Лариса? Вот взяли бы и женились на такой, хотя б на этой. Красавица… (Принюхался.)А духи… Почему бы не жениться?