т.2. Проза и драматургия

Визбор Юрий Иосифович

Чуприкова.А я думаю вот что: если у нас ничего не получится — может быть, вы броситесь в ноги к академику Марковскому? Вряд ли он вам откажет.

Кондаков.В ноги? В ноги — можно, но он станет делать то же, что и я.

Чуприкова.Ну, время покажет. Пойду хоть на полчасика прилягу. Рем Степанович, ну что будем делать с польской мебелью?

Кондаков.Брать!

Чуприкова.Правда?

Кондаков.Правда.

^{Чуприкова ушла.}

* * *

Кондаков (к

залу).В одном из байдарочных походов по реке Жиздра, протекающей в брянских лесах, мы наткнулись на удивительный след войны. Четверть века назад какой-то солдат повесил на березу винтовку. Четверть века она висела на этой березе. Сталь ствола съела ржавчина, ремень сгнил. Но ложе приклада приросло к березе, стало ее частью, и сквозь этот бывший приклад уже проросли, пробились к солнцу молодые веселые ветки. То, что было орудием войны, стало частью мира, природы. И я тогда подумал, что это и есть — я, мы, мое поколение, выросшее на старых, трудно затягивающихся ранах войны. Я даже сорвал майский крохотный листок с этой березовой ветки. Листок как листок. Но своими корнями он всасывал не только материнский сок березы, но и старый пот солдатского приклада, и запах гильз, и пороховую гарь. Война убила не только тех, кто пал на поле боя. Она была суровым рассветом нашего послевоенного поколения. Оставила нам в наследство раннее возмужание, жидкие школьные винегреты, безотцовщину, ордера на сандалии, драки в школьных дворах за штабелями дров. Война была моим врагом — личным врагом. Я испытывал чувство глубокого уважения к Ивану Адамовичу потому, что его болезнь приключилась не по его собственной распущенности или слабости, не оттого, что попался друг-пьяница или жена-злодейка, не оттого, что позволил отдать себя на растерзание безвольности или сексуальным комплексам. Нет, он был бойцом этой войны и получил свое ранение. Пуля, посланная в него злодейской рукой, попала рикошетом и в меня. Теперь я точно знал, что до конца моих или его дней я буду делать все, чтобы вернуть его к жизни. Отомстить войне…

* * *

^{Ординаторская. Лариса, Янишевский, Короткевич. Рядом с аппаратом — патефон.}

Лариса.Рем Степанович, у меня сегодня мало времени.

Кондаков.Да, Лариса, я в курсе, что у вас отгулы. Вы знаете, я сегодня перевязывал плечо Короткевичу, и мне показалось, что он морщился от боли.

Лариса.Замечательно.

Кондаков.Вам это не кажется интересным? Ведь вы столько сил вложили…

Лариса.Рем Степанович, у меня сегодня мало времени. Может, приступим?

Кондаков.Виктор, ты тоже спешишь?

Янишевский.Спешу, но молчу. У меня, между прочим, репетиция на телевидении. Сколько мы сегодня будем возиться?

Кондаков.Мы будем работать, а не возиться. Если хотите, можете сейчас же оба уходить. Мне нужны работники.

Лариса.Рем Степанович, я приготовила больного, давайте начнем.

Кондаков.Хорошо. Виктор, веди допрос, а я буду менять пластинки. Тут их — гора. Целую неделю добывал. (Поставил пластинку.)

^{Понеслись звуки пошленького фокстрота.}

Янишевский.Ты, голубчик, продолжаешь упорствовать. Но это тебе не поможет. Все твои друзья арестованы и сознались! Все, кроме

тебя. Своим молчанием ты только усугубляешь свою вину!

Кондаков.Сменим пластинку. Что тут? «Все проходит». Все ли проходит? Попробуем.

^{Зазвучала новая песенка.}

Янишевский.Мы с тобой уже встречаемся не в первый раз. Короткевич, встать!

Короткевич.Нет. Не был. Не знаю.

Янишевский.Ты или будешь отвечать, или через минуту я тебя повешу! Отвечай! Это наш последний разговор!

^{Кондаков остановил патефон.}

Лариса.Виктор, не кричите так! Уши болят.

Янишевский.Я ж не на тебя кричу.

Лариса.Еще этого не хватало!

Кондаков.Все не то… Ну, вот попробуем… «Дер эр-стен блюмен ин май». «Первые цветы мая». Что-то душераздирающее. Поехали.

^{Зазвучала новая пластинка.}

Янишевский.Я тебя последний раз спрашиваю — с кем ты и где…

* * *

^{Неожиданно Короткевич стал медленно подниматься со стула. Он — увидел Янишевского. Лариса закричала. Янишевский стал медленно пятиться назад. Кондаков от неожиданности замер, словно пораженный столбняком, но медленно потянулся к аппарату ЭШТ и повернул ручку. Короткевич с удивленным лицом стал медленно валиться на Янишевского. Тот поддержал его. Лариса кинулась к подносу, схватила шприц, сделала инъекцию Короткевичу. Он чуть дернулся от укола. Лариса заплакала, сев на стул.}

* * *

Янишевский.Рем, виктория!

Кондаков.Ребята, спасибо, вы свободны. Лариса, милая, спасибо. Идите, идите.

^{Кондаков поцеловал Ларису, выпроводил ее и Янишевского. Придвинул табуретку к койке, сел возле спящего Короткевича. Тот спал глубоко, дыхание было ровным. Кондаков измерил пульс Короткевича, остался доволен. Резко зазвонил телефон, Кондаков, оглядываясь на спящего, прыгнул к аппарату. Короткевич пошевелился от звонка.}

Кондаков.Кто звонит?.. Да ничего, товарищ полковник, определенного сообщить не могу… Да, сдвиг есть. Спит. Позвоните днем или утром. Я буду в клинике.

^{Кондаков положил трубку. Сел за стол, достал историю болезни Короткевича, стал писать. Открыл форточку, закурил, ладонью отгоняя дым в форточку. В дверь тихо постучали. Кондаков открыл — Чуприкова. Вошла, поднятая среди ночи, посмотрела на Короткевича, кашлянула над ним, тот пошевелился.}

Чуприкова.Вот так просто совершаются чудеса.

Кондаков.Да ничего еще не совершилось.

Чуприкова.Совершилось. Когда мне позвонила Лариса, я, верите ли, заплакала. И вовсе не оттого, что у вас все хорошо так вышло.

Кондаков.А еще ничего не вышло.

Чуприкова.Вышло, вышло. Я заплакала оттого, что настоящая жизнь, настоящая наука… а, да ладно. Как все прошло?

Кондаков.Очень хорошо. Стон, обморок после включения тока. И вот на эту пластинку — «Дер эрстен блюмен ин май» — он среагировал мгновенно. Как вы считаете, это может быть одиночной реакцией?