Шрифт:
Грозные цвета заката ворвались в сознание с такой силой, что рука в перчатке исчезла. Было непонятно, откуда возник целый мир, реальный и ослепительно-яркий: Т. никогда в жизни не видел ничего подобного.
Огни заката постепенно померкли, и Т. опять стал видеть вокруг комнату. Она изменилась. Тирольская шляпа и оленьи рога исчезли, бархатные шторы тоже — зато появилась целая коллекция изображений кошек.
Самым большим была черная африканская маска с загадочно чернеющими провалами глаз и усами из жгутов соломы. Под ней на стене висела полка, на которой
Почему-то одна из стоящих на полке кошек — небольшая египетская статуэтка черного цвета, очень древняя по виду, — показалась Т. невыразимо жуткой. В ее темно-зеленых миндалевидных глазах было что-то засасывающее: Т. почудилось, что он может стечь в них, как дождевой ручей в канализационную решетку, и он быстро отвел взгляд.
«Однако тут неуютно, — подумал он. — Но зачем мне теперь эта комната? Главное помнить, откуда берется мир. Раньше его создавала чужая воля, а сейчас... Посмотрим, на что я способен сам...»
Вокруг тем временем появилось еще несколько полок с кошками. Избегая смотреть на них, Т. перенес внимание на руку в белой перчатке. Рука обмакнула перо в чернильницу и поднесла его к бумажному листу. С пера на бумагу упала капля чернил и превратилась в аккуратную круглую кляксу. Мокрая поверхность кляксы, отразив огонек лампы, стала на миг совсем белой — и Т. почудилось, что на бумаге перед ним лежит серебряная монета.
XV
Т. не думал о том, откуда он идет и почему в его руке зажата серебряная монета. Он знал, что ничего не следует бояться. Что было раньше, совсем его не тревожило. Он был уверен — вспомнить все можно в любой момент, достаточно остановиться и как следует сосредоточиться. Вот только останавливаться было нельзя: успеть следовало до заката.
Копаться в памяти, впрочем, и не хотелось. Сознание просто отражало реальность, отмечая, что в мире свистит ветер, хрустит под ногами снег и растекается по горизонту красный огонь заходящего солнца. На душе было бы совсем спокойно, если бы не волны внезапного страха, налетавшие время от времени на несколько секунд. Страх словно приносило ветром.
Т. знал, что монету следует отдать паромщику в полуразрушенном здании у кромки льда.
«Только какой тут может быть паром? — подумал он. — Здесь ведь лед... Ничего, сейчас узнаем».
Вскоре здание оказалось рядом. В нем было два этажа — верхние окна глядели пустыми глазницами, а нижние кто-то грубо заделал кирпичом. Крыши не было — похоже, она рухнула внутрь давным-давно.
В стене, повернутой к ледяному полю, была высокая дверь с маленьким окошком, в котором зиял крохотный глазок. Напротив двери надо льдом поднимался продолговатый снежный бархан. Приглядевшись, Т. различил в нем контуры парома, накренившегося и наполовину ушедшего под лед.
Подойдя к двери, Т. постучал.
Прошла минута. Т. померещилось, что в глазке что-то мелькнуло, но это
Вдруг окошко с резким стуком раскрылось. Из него высунулась рука в грязном сером рукаве. Т. замешкался, и тогда рука нетерпеливо щелкнула пальцами.
Вспомнив, что от него требуется, Т. положил в нее монету. Рука исчезла в окне и тут же вынырнула снова. Теперь она держала за кожаные ремни пару грубых железных коньков. Т. еле успел подхватить их, и окошко захлопнулось.
Т. осмотрел коньки. Они были очень старыми, из почерневшего металла в трещинах и выбоинах. Формой они напоминали ладьи викингов; сходство подчеркивали головы драконов на загнутых вверх носах.
Тут что-то ударило в дверь изнутри, и раздался противный скрежет, будто по металлу скребли острым. «Кербер!» — понял Т.
Надо было спешить. Приблизившись к кромке льда, он сел в снег и быстро приладил коньки к ногам — кожаные ремни держали лезвия прочно и надежно. Встав, он вышел на лед, глянул на кирпичную руину и покатил к залитому огнем горизонту.
Он успел только несколько раз оттолкнуться ото льда, приноравливаясь к конькам, когда сзади донесся скрип ржавых петель. Т. обернулся на звук.
Дверь отворилась. Т. увидел фигуру в серой хламиде с надвинутым капюшоном и странную собаку — вроде большого волкодава, только с уродливыми грыжеподобными мешками по бокам от морды. Эти мешки зашевелились, повернулись, и Т. с омерзением понял, что это еще две головы. Неизвестный в сером отпустил трехголовую собаку, и та проворно побежала к границе льда.
«Если это Кербер, — вспомнил наконец Т., — значит, передо мной Стикс... Теперь только на тот берег... Переправиться на тот берег...»
Больше не оглядываясь, он начал разбег по бесконечному ледяному зеркалу. Это выходило плохо, словно во сне, где никогда не удается бежать так же быстро, как наяву, а ноги постоянно заплетаются друг за друга.
Кербер залаял — не так, как лают собаки, а совершенно беззвучно. Но его лай был хорошо ощутим — волнами ужаса он давил на солнечное сплетение, и Т. вспомнил, что впервые почувствовал эти спазмы тогда, когда приближался к дому паромщика, просто не понял их природы.
Вдруг он заметил впереди лежащего на льду человека. Это был полный мужчина в служебном фраке с гербовыми пуговицами, золотым шитьем на воротнике и крестом на шее. Он, несомненно, был мертв. Его треуголка с пушистым белым пером валялась на льду в нескольких метрах от тела, а у разорванного горла темнела смерзшаяся кровь.
Затем Т. увидел еще один труп: женщину в шелковой ночной рубашке. Ее тело было изорвано собачьими зубами.
«Кербер — это сторож, — вспомнил Т. — Только что именно он сторожит? Загробный мир вряд ли надо охранять от живых, которые хотят туда попасть. Скорее наоборот...»
Собака была уже близко. Как Т. ни пытался взять себя в руки, это не получалось — к горлу подступали спазмы страха.
«Ведь было ручательство, что все кончится хорошо, — подумал он. — Но какое именно? Да. Белая перчатка. Только не забыть — белая перчатка...»