Таежная вечерня (сборник)
Шрифт:
«Кто она? – Саней овладело нетерпение. – Пойду скажу: мол, я человек открытый. И в ответ хочу, чтобы все было не тая!»
Тем временем луна прослезилась, острым краем задев горную седловину, – небо резко потемнело, и Саня успокоился.
Когда он вошел в дом, девушка спала. Саня ощутил одновременно и досаду, и облегчение, словно лишь теперь закончилась его долгая бездомная жизнь.
Окно отбрасывало лунный свет на постель, виден был голубой завиток ее волос. «Подобрал, как котенка!» И еще показалось, что все это происходит не с ним, а с кем-то другим.
А
Лопотал огонь в печи.
Теплая волна дошла до маленького оконца, высушив на нем утреннюю испарину. Меж рам ожил тощий комарик: он широко расставил слабые лапки и с грустью смотрел на Саню.
Снег за окном все сеял и сеял, окутывая тайгу в белое непроглядное марево. Лишь вблизи было видно, как отдельные снежинки проскальзывают на землю сквозь лапник и бурелом, будто мука через сито.
Весь день гостья проспала, отказываясь от еды и не отвечая на его расспросы. Но вечером сама предложила помыть посуду.
– А как ты окликнула меня вчера? – Он старался не смотреть на девушку, чтобы не смутить ее или не растеряться самому.
– Не помню, – хрустели мокрые бока кружек.
– Ты же не знала меня раньше…
– Слышала.
– А что про меня говорят?
– Я спросила: где твоя медведица?
Саня подумал, что медведица теперь уж точно легла и укрыта пушистым снегом. Он засмеялся:
– Я думал, и ты всю зиму проспишь!
Девушка смотрела на него спокойно и почти равнодушно, будто была из обычных туристок, которая прибирала посуду, прежде чем уйти в поход.
Звали ее Катя. Все имущество на ней было: бордовое платье, кожаная куртка и мамины выходные туфли. Белые… Красиво они смотрелись на белом снегу! Когда она сняла куртку, Соловей разглядел ее фигуру. Была в ней не то чтобы склонность к полноте или широкая кость, но скорее предзимний жирок, особая меховая аура – мягкая, гибкая, искристая. Русая толстая коса и густая челка, под которой открывалась на лбу легкая испаринка. На щеках румянец; когда она приходила с реки, зардевшись при подъеме, то даже тени под глазами казались темно-вишневого цвета. По утрам, после умывания, лицо Кати становилось молочно-розовым, и только на носу оставалась малиновая лоснящаяся полоска поверх маленькой горбинки.
Однажды она сидела в кухоньке и разглядывала закопченные книги на полке: Есенин, Шукшин, Рубцов. Вдруг из-за фанеры на стене мелькнул темный жгутик, потом раздался резкий корябающий звук, и что-то живое свалилось вниз, угодив в помойное ведро. Катя взвизгнула.
– Жаль, Машка спит! – воскликнул Саня. – Вот бы позабавилась!..
Представив с улыбкой, как его подруга фыркает на мышь в ведре, он решил, что само собой нашлось имя для медведицы. Потому что у него теперь было две особы женского пола.
Появление Кати изменило его жизнь. Саня начал как-то охорашиваться, больше суетиться. И это не нравилось ему.
За окном стояла хмарь.
Первые зимние дни тянулись долго. Громко отстукивал минуты железный будильник.
На стекле отражался оранжевый язычок свечи, будто из-под снега пророс острый стебелек кандыка.
Катя взяла с книжной полки фотографию мальчика лет двенадцати:
– Сынок твой?
Саня сел на корточки перед печкой, чувствуя, как заныл на ладони старый ожог:
– Мой.
– И кровь не зовет?
– Не знаю. У меня своя кровь, таежная…
Катя смотрела грустно, по-женски угадывая что-то:
– Видимо, на мамку похож!..
Вишневые круги под ее глазами стали шире:
– Какая уж там кровь-то? Нельзя одному жить! – сказала так, будто собиралась уходить. – На меня долго не рассчитывай! Выть на луну здесь не буду! Хотя хочется.
– Страшно?
– Уйду я…
– Мне тоже было, – признался Саня. – Только и выспался, когда ты появилась.
– Да мне от икон твоих даже страшно! – вдруг призналась Катя. – Бандюги, бывало, не так душу выворачивали, как эти, – она запнулась и суеверно перекрестилась. – Лица…
Слух о том, что у Соловья живет Катюха, быстро облетел туристические избы.
Тогуленок давно уже превратился в маленькую деревню; в праздничные дни сюда приезжало человек двести. В электричке туристы делились таежными вестями: в одном месте появилась новая бобровая плотина, кто-то поймал зайца в петлю, у кого-то избу обокрали, где-то ночевал бродяга, судя по въевшемуся спертому запаху, в другой избе побывал какой-то проповедник, оставив на нарах листовки своей религии… А у Соловья появилась Катюха! Почему-то девушку сразу прозвали так: Катюха, подчеркивая этим ее приблудность.
Неделю валил снег.
Катя ждала ясной погоды, предупредив, что уйдет сразу, как только кончатся метели. И Саня почти смирился с этим. Он даже уговорил девушку проводить ее, чтобы забрать свои валенки. Эти слова успокоили Катю.
Каждое утро Саня просыпался оттого, что в доме было светло. Он выглядывал в окно, ища солнечных отметин на заснеженных лапах. Но тайга была пасмурной, а это странное чувство светлой комнаты оставалось.
Свою комнатку Саня сделал в виде купе: четыре деревянные полки, застеленные тонкими одеялами, откидной столик под маленьким окном. Вместо двери ситцевая занавеска. Но Катя вскоре сняла ее, отстирала и сшила себе ночную рубаху.
– Ну, и ладно, – согласился Саня, – тепло от печки быстрее дойдет.
Он дремал теперь дольше обычного и сквозь сон слышал уютную возню у печи. Березовые дрова падали с волшебным звуком барабанов, предваряющих какое-то важное событие, а гулкий огонь оживал, будто сердце спящей красавицы. Ему чудилось утреннее солнце в розовой меховой шапочке, скрип снега под ногами Кати, пронзительная синева неба и накрахмаленный иней на ветках.
Саня просыпался, словно в гостях!
Это странное и праздничное чувство не покидало его все утро. Он и раньше думал, что человек в тайге только гость и должен вести себя соответственно: скромно и торжественно. Но теперь праздник у него был связан с Катей.