Таежный бурелом
Шрифт:
— Здесь ничего не продается…
— Ах, вот как, — обрадовался прохожий, услышав этот ответ, — тогда я подарю вам эти цветы.
Он перебросил фиалки через ограду. Вера вынула из букета свернутый трубочкой листок, и тотчас же швырнула цветы обратно.
— Мне не нужны ваши цветы.
— Не сердитесь, барышня. Скажите, где можно купить черные китайские розы?
— В оранжерее Сухитина.
Парень облегченно вздохнул: наконец-то после долгих поисков связь установлена.
Вера поставила лейку. Охваченная нетерпением, присела на скамейку,
— Я так вас ждала! Как отец? Что с ним?
— Здравствуйте. Давайте знакомиться. Андрей Ковальский.
И он скупо рассказывал о Дубровине, о моряках, о битве за Владивосток.
— И все-таки отступаем, — с горечью сказала Вера. — Много людей погибло…
— Не отступаем. Отходим кормой назад. Так сказал боцман Коренной.
— Коренной? — удивилась Вера. — Он здесь?
— Ранен…
Вера наклонила голову.
— Гаврило Тимофеевич для нас близкий человек. Если бы не он, кто знает, что было бы с отцом в плену.
— Боцман крепче мореного дуба, не сдаст.
Оба поднялись со скамейки.
Переходя от клумбы к клумбе, делая вид, что рассказывает о цветах, Вера знакомила Коваля с последними событиями.
Слушая, Андрей засмотрелся на девушку.
— Трудно вам? — участливо спросил он.
Вера промолчала, сорвала пунцовую розу.
— Возьмите.
Коваль взял розу, простился, направился к калитке. Тревога за девушку охватила его. Не ошиблись ли товарищи, справится ли она, устоит ли? Такая нежная…
Проводив гостя, Вера заглянула в домик Кузьмича, где устроила спасенного юношу — красногвардейца Леньку Клеста.
— Лучше тебе, Леня? — спросила Вера.
— В лучшем виде все заживет, — весело отозвался Ленька Клест.
Пришедшая к раненому Агния Ильинична выпроводила дочь за дверь и стала кормить бойца бульоном.
ГЛАВА 32
На рассвете пробуждается городская тюрьма. Скрипят двери, из камер в коридор, из коридора на крутые винтообразные лестницы тянутся озябшие, исхудавшие арестанты с ведрами и ушатами.
Суханова поместили в тесной одиночной камере. Через несколько дней сюда же посадили Маслова — молодого рабочего с минного завода. Суханов хорошо знал его.
Маслов искоса посматривал на председателя Совета. Болезнь его быстро развивалась. «Удивительный человек», — подумал Маслов. Он не видел его унылым, опустошенным: все время находит для себя занятие. Вот сейчас собирается кормить голубей.
— Дай-ка хлебца.
Маслов не без сожаления протянул кусочек овсяного хлеба, треть их запаса до следующего утра.
— Гули, гули, гули! — позвал Суханов.
С крыши слетела голубка, стала склевывать
— О себе бы подумал, — проворчал Маслов.
— А тебе, Гриша, крошек жалко?
— Не о себе думаю…
— А ты полагаешь, единственное счастье в еде? — поглядывая на сидящую на подоконнике голубку, спросил Суханов. — Счастье и в смехе, и в песне, и вот в голубях…
— Ну, пошел философствовать! — буркнул Маслов. — Оплошал ты. Без тебя трудно сейчас на воле…
Суханов закашлялся, сплюнул в парашу сгустки крови.
— Кусочек бы льда — горит внутри, — простонал он, растирая ладонью грудь.
Маслов уложил его на доски железной кровати, скатав пальто, подложил под голову. Затем подошел к двери, постучал:
— Эй, кто там?
Приоткрылся волчок.
— Передай начальнику, если сейчас же здесь не будет доктор, — объявим голодовку.
Только к вечеру появился доктор, осмотрел больного, покачал головой. С этого дня положение арестованного несколько улучшилось: появилось молоко, лекарства, по утрам забегал фельдшер.
Как-то вечером завизжал в ржавом замке ключ, распахнулась обитая железом дверь.
— Суханов, на свидание!
Его ввели в комнату для свиданий.
— Костя, родной мой! — Золотоволосая девушка, которую Суханов видел впервые, покрыла его лицо поцелуями. — Меня звать Наташа, — одними губами шепнула она.
— Близко стоять нельзя! — крикнул надзиратель.
Наташа сунула Суханову носовой платок.
— В теплой воде смочите.
В камере Суханов положил платок в миску с теплой водой. Маслов спиной заслонил волчок. Медленно проступали фразы, написанные бисерным почерком. Суханов перечитывал, запоминал каждое слово, каждую фразу. После этого вынул из воды платок и, по мере того как тот подсыхал, фразы одна за другой исчезали.
— Техника… — рассмеялся Суханов.
Маслов сел на кровать. Суханов вполголоса передал ему текст письма. В нем сообщалось о мерах, предпринимаемых подпольем для их освобождения, и самое важное: фамилия коммуниста, работающего в тюремной прачечной, — Цао Ди-сю и пароль.
И оттого, что с волей, наконец, установлена связь, оба повеселели. Настала ночь, но сна не было.
— Знаешь, Гриша, давай воззвание писать к владивостокской молодежи. Кстати, испытаем связного.
Суханов достал кусок графита, стал царапать на носовом платке.
Взвешивая каждое слово, экономя место, он писал «Воззвание Владивостокского Совета к русской молодежи Дальнего Востока».
Буква за буквой, слово за словом рождался призыв.
«Товарищи! Революционная молодежь Приморья! Ваша задача — разрушать тыл интервентов. Вы должны мешать продвижению поездов с войсками…»
Тихо, без обычного грохота открылась тюремная дверь. Вошел молодой казак в папахе с желтым верхом, в погонах подхорунжего, с четырьмя георгиевскими крестами. Из руки Суханова выпал графит. Маслов скомкал в пальцах носовой платок.