Таежный бурелом
Шрифт:
Потрясая найденной в избе винтовкой, через подоконник перемахнул казак.
— Нашел, господин урядник!
Седобородый урядник с золотой серьгой рванул винтовку к себе, подскочил к подростку.
— Твоя? Говори, не то дом сожжем.
К ним подскакал Жуков. Сверкнул клинок. Обливаясь кровью, упал Саша.
— Чего вы здесь лясы точите? Моя, твоя… Найдено оружие, жги дом, ровняй с землей, режь под корень большевистскую сволочь! — кричал Жуков.
Дом Ковригиных запылал. Из окна донесся
Из толпы арестованных вывели Агафью Спиридоновну.
— Где Сафрон? — тыча старушку маузером в бок, спросил Жуков. — Где твои кобели?
Агафья Спиридоновна подняла седую голову:
— Где же это, ирод, видано, чтобы мать своих сыновей предавала? Будь ты и твое потомство во веки веков проклято!
— Пороть старую волчицу!
Бабы заголосили. Из толпы выбежала Галя. Илья Шкаев схватил ее за руку. Она ударила его наотмашь по щеке и, бросившись на колени перед Жуковым, вскинула руки.
— Николай Селиверстович, пощадите тетю Агашу. Смилостивитесь, ради бога!..
— Скажи, где Сафрон? Где Тихон?
Галя закусила губу.
— Не знаю.
— То-то. А она, ведьма эта, знает…
К вечеру истерзанная старая женщина умерла.
Расправа над беззащитными крестьянами продолжалась до темноты.
ГЛАВА 3
В войну втягивались города, села, глухие таежные селения.
Фронт раскинулся на тысячи верст от Иркутска до Никольска-Уссурийска.
Под натиском белогвардейцев и интервентов, отстреливаясь и непрерывно контратакуя противника, моряки, красногвардейцы и рабочие дружины под командованием Шадрина откатывались к Никольску-Уссурийску.
Не доходя до города, Шадрин приказал занять оборону и укрепиться.
Со стороны Маньчжурии тянуло жаром. Ветер нес раскаленный песок. В желтоватой мгле меркло солнце.
Командующий фронтом и член военного совета Дубровин возвращались со строительства оборонительных сооружений.
— Ну и пекло! — входя в штабной вагон, сказал Шадрин, расстегивая ворот солдатской гимнастерки. — Пойдем, военком, водицей окатимся.
Шадрин взялся было за ведро, но у вагона послышался шум. Вошел дежурный.
— Товарищ командующий, к вам делегация от рабочих.
В вагон вошла группа рабочих. По их виду Шадрин определил — кожевники: от одежды пахло юфтью и спиртовой краской, руки изъедены дубильной кислотой. Впереди стоял русобородый мужчина в кожаной тужурке, перекрещенный ремнями.
— Здравия желаю, товарищ командующий! — козыряя, отрапортовал он.
— Садитесь, товарищи, — пригласил Шадрин и обратился к мужчине в кожаной
— Так точно, в порту.
— О-о, товарищ Ожогин!.. Здравствуй, дорогой, здравствуй! Борода тебя изменила. Не признаешь… Вот и встретились. Знакомьтесь — военный комиссар фронта.
Тихон щелкнул каблуками. Дубровин пожал ему руку.
— Значит, нашего полку прибыло.
— Так точно. Полторы тысячи штыков и сто сорок сабель.
— Ого, целая бригада! Так и запишем. Каков состав?
— Около тысячи горняков с Сучана, остальные крестьяне. Шахтеры пристали ко мне в Тигровом логу, пришлось взять под свое начало. Сами просились…
— А ты, комбриг, не сумел отказать, — пошутил повеселевший Шадрин. — Правильно действуешь, Тихон. Тебе, кажется, рекомендацию в партию Суханов давал?
— Так точно!
Дубровин присматривался к вновь прибывшему командиру. Его лицо внушало доверие. Был он немногословен, резковат.
— В Никольске паника, — скупо докладывал Тихон. — Беляки обнаглели. Пришлось кое-кого расстрелять.
Шадрин вскинул голову, его глаза посуровели.
— Собственной властью?
— Создал военный трибунал из местных коммунистов, судили.
— Так…
— Иначе нельзя. В отряде сто сорок коммунистов…
Шадрин с Дубровиным переглянулись.
— Совет был не надежен: половина меньшевиков, — короткими рублеными фразами продолжал Тихон. — Пришлось перетряхнуть. Кое-кто обижается. Всю полноту власти передали военно-революционному штабу.
— А депутаты Совета как отнеслись к этому?
— Большевики и сочувствующие поддержали. Анархисты и меньшевики пытались сделать переворот, да мы их… — Тихон надавил ногтем большого пальца на стол.
— Понятно, продолжайте.
— У меня, товарищ командующий, все. Вот у председателя ревкома кое-что есть.
С дивана встал худой, узкоплечий человек — председатель Никольско-Уссурийского ревкома.
— Вопросов много, товарищ командующий, а вот главное… Жители нас припирают. Неудачную, мол, позицию командование избрало. Народ недоволен, прямо говорят: все равно отступать будут, а город сожгут. В народе появилось такое соображение, не лучше ли бой дать под Спасском.
Шадрин нахмурился.
— Выходит, своя рубашка ближе к телу?
— У нас другие соображения, — твердо продолжал председатель ревкома. — Дайте бой за городом, чтобы не подвергать артиллерийскому обстрелу жителей. Сил у вас сейчас мало: один, наверное, штык против десяти. Город сметут с лица земли. Доверие у народа потеряете…
Шадрин подошел к окну. Вдали за первой линией окопов дымили бронепоезда противника.
— Обнаглеют, если Никольск-Уссурийск без боя сдать, — заметил Дубровин.