Таежный бурелом
Шрифт:
— Тысяч восемь? Это, знаете ли, сила.
Шадрин на листке раскрытого блокнота быстро что-то записал. Придерживая шашку, Радыгин отошел от карты.
— Лихачев неуязвим. Подойдя к пограничным столбам, он станет выжидать подходящего момента для наступления.
Они в упор глянули друг на друга.
— Когда, Родион Михайлович, прикажете приступить к составлению нового проекта приказа? — нарушил молчание Радыгин.
— Тянуть не следует, действуйте.
— В каком порядке должны отступать воинские подразделения?
— Я жду ваших соображений.
Радыгин собирался уже уходить, но, вспомнив о чем-то важном, остановился.
— Меня удивляет, Родион Михайлович, как с вашей проницательностью вы решились передать командование моряками Коренному? Мелко плавает боцман.
— Недостаток военных кадров — наша с вами беда…
— Есть более сведущие люди. Будем откровенны; спешенная эскадра — пока единственная воинская часть, с которой вынужден считаться противник.
Вошел адъютант, положил на стол телеграмму. Шадрин прочел, нахмурился. Сообщение для него было неприятное — уполномоченным Реввоенсовета назначался Розов. Телеграмму подписал Троцкий.
— О-о! Это хорошо в Москве решили, — сказал Радыгин.
— Что же здесь хорошего?
— Старый член партии, имеет военный опыт.
— Вы знаете Розова?
— Отлично. Вместе работали в Благовещенске, а во Владивостоке разгоняли думу.
Дверь за Радыгиным закрылась. Шадрин, покусывая губы, смотрел ему вслед, стал припоминать все, что о нем знал. Радыгин явился в ревком в тот день, когда городская дума передала Совету всю полноту власти. Надо честно признать, сделал Радыгин немало хорошего в обороне Владивостока, в укреплении отрядов Красной гвардии. В боях проявил незаурядное мужество и самообладание. Тем не менее настойчивость в навязывании заведомо порочного плана отступления на Бикино и его связи с Розовым вселяли тревогу.
Последнее время на фронте все чаще появлялись лазутчики из вражеского лагеря. Не успели устранить шпионов японского лейтенанта Такатая Кахээ, проникших в отряд Хан Чен-гера, как в бригаде Тихона Ожогина обнаружили трех белогвардейских офицеров, выдавших себя за шахтеров. Миссионеры союза христианской молодежи и Красного Креста США просачивались в воинские подразделения. При том тяжелом положении, в котором находилась отступающая в кровопролитных боях Красная гвардия, вести свою работу им было нетрудно. Возвращение Розова активизирует деятельность оппозиции.
В сенях забренчали шпоры. В дверях показалась плутовская физиономия Максимки. Размахивая наганом, он выпалил:
— Шпиёна, товарищ командующий, на заставе перехватили. По обличью зверь-казачина. Вот и оружие. А лошадь, ох, и лошадь, злее волка.
Две гранаты, шашку, маузер, карабин и цейсовский бинокль Максимка положил на стол.
Два красногвардейца ввели Бориса Кожова. По его утомленному лицу было видно, что казак проделал большой путь. Неожиданно для всех казак разразился затейливой бранью.
— Кто вы такой? — оборвал его Шадрин.
Кожов подтянулся, охватывая зорким взглядом сидевшего за столом командира, доложил:
— Сотня
Шадрин смерил казака испытующим взглядом.
— Это надо доказать. Говорите правду. Иначе…
Кожов напряженно смотрел прямо в глаза Шадрину и молчал.
Вошел Дубровин, присел за стол, стал всматриваться в лицо Кожова.
— Врет он, товарищ командующий! — ухмыльнулся Максимка. — Врет, как сивый мерин. Ахвицер он, вот кто. Меня не проведешь, я на ихнем брате глаз поднаторил, будь здрав.
Кожов снова принялся ругаться, порываясь к Максимке.
Шадрин жестом остановил его и почему-то, еще окончательно не осмыслив события, пришел в хорошее настроение.
— Лаяться, — широко улыбаясь, сказал он, — ты мастер, а что-либо путное сказать не можешь. Казак, я вижу, бывалый, а порядка не знаешь.
Кожов чуть приободрился. Но Максимка выдернул из кармана георгиевские кресты, погоны подхорунжего и предписание войскового атамана, изъятые из седельной сумки.
Шадрин посуровел, вплотную подошел к казаку.
— Ты что нам голову морочишь? Вздерну на березовом суку. К Лихачеву прорывался? Отвечай!
Кожов тяжело дышал.
— Да раскорячь меня грозой, ежели вру!.. Погоны и кресты моей кровью политы. За защиту отечества от немцев.
Кожов и сам не представлял себе, как он помог себе последней фразой. Когда Максимка крикнул что-то насчет царских наград, Дубровин так поглядел на него, что тот, втянув в плечи взъерошенную голову, юркнул за дверь.
— Ну, хорошо, — заметил Дубровин, — ты успокойся…
— А кресты свои возьми, — добавил Шадрин. — Что ж, отпустить тебя на все четыре стороны?
— Куда пойду? В монастыре сотня ждет…
Говоря это, Кожов машинально надевал погоны и прикреплял кресты.
Заржал конь. Кожов кинулся к раскрытому окну.
— Назад! — крикнул Шадрин.
— Конь у меня там… Пятьсот верст прошел, кабы не обезножил…
— Дисциплину, подхорунжий, не знаешь! — резко кинул Шадрин.
Кожов вытянулся.
— К дисциплине, товарищ командующий, приучен с малых лет. Командир не отдаст такого приказа, если знает, что конь не поен, не кормлен. Таков устав.
Глаза Шадрина потеплели, нравился ему настойчивый казак.
— Идите! — сказал он и подошел к окну.
Казак кормил коня густо посоленным хлебом, шептал ему что-то ласковое, растирал взмыленную спину соломенным жгутом.
Вычистив коня и накрыв его буркой, Кожов вернулся. Допрос продолжался.
— Значит, ты и есть есаул Савлук, который занял монастырь? — спросил Шадрин.
— Никак нет! Я подхорунжий Кожов, воспользовался документами есаула Савлука.
Командиры переглянулись. Дубровин отыскал среди отобранных у Кожова бумаг приказ Калмыкова, который обязывал есаула Савлука занять монастырь. Прочел предписание войскового атамана подхорунжему Кожову следовать в Маньчжурию, задумался: выходило, что казак говорит правду.