Таежный бурелом
Шрифт:
— Мериканец всякие машины обещает, — говорил красноносый сгорбленный мужик в холщовой рубахе.
— В кредит, толкуют, торговать думают, — отозвался старик с бельмом на глазу.
Из-под воза вылез румяный заспанный парень.
— Держи карман шире — через край насыплет, — потягиваясь и широко зевая, лениво сказал он. — Кредит? Кочан капусты у вас на плечах вместо головы. Захомутает, не выпрыгнешь. О кредите треплют, а шомполами хлещут. Вон Казанке и Раздолью кредит открыли бессрочный: подожгли со всех сторон и ну строчить из пулеметов.
— Да-а! —
— И молотилки… — поддержал его старик с бельмом на глазу. — Мудрецы, что говорить. Трактор-то видели? Башковиты, подлецы!
Выставка сельскохозяйственных машин, организованная союзом христианской молодежи в Анучино, взбудоражила окрестные села. С амвонов церквей произносили далеко не религиозные проповеди. Говорилось в них о торговле, об открытии кредитных товариществ, об условиях аренды машин. О деньгах почти не упоминали: подпиши оформленный в нотариальной конторе договор — и сделка завершена.
«Но если, — говорилось в отпечатанном типографским способом бланке договоре, — я (имя рек) своевременно не внесу хотя бы одного взноса, то земля переходит в оплату задолженности».
— Дурни! — плюнул себе под ноги румяный парень. — Он, мериканец, на землю целит, а вы ухи развесили.
Суханов вмешался в разговор.
— Правильно толкуешь! Один мужик пришел в лавку купить сахару. Продавец протянул ему банку с надписью «Сулема». «Сахару мне», — запротестовал мужик. Лавочник хитро прищурился: «А это, что ж, не сахар?» — «Написано же «Сулема?» — «Ну и что ж, — возразил лавочник. — Я сделал надпись, чтобы мух отпугнуть». Поняли?
Крестьяне потеснились, с любопытством глядя на человека в студенческой фуражке с болезненным румянцем на щеках. Суханов присел на оглоблю, свернул цигарку.
— Бог заплатит, он богатый, — рассказывал Суханов, поглядывая на крестьян. — Был такой русский писатель Салтыков-Щедрин. В его сказке мужик двух генералов кормил. Ну, а приморские мужики всем миром, наверное, смогут прокормить и не двух деятелей из Америки… Не знаете, как мужик долг отдавал? — продолжал он. — Один помещик был страшный скряга и решил, что дело крестьянское не хитрое. Известно, что получается, когда пирожник тачает сапоги. Пришла осень, на поле колоса не видать, а помещик требует: я, мол, работал, отдавай долг. «За что?» — спрашивает мужик. «Как за что? — кричит помещик. — Пахал, сеял, ковал…» — «Но ты ведь еще не молотил». — «Молотить — твое дело». Пошел мужик в ригу, взял цеп и давай помещика молотить…
— Дельный совет, — поддержал румяный парень.
— Дельный-то дельный! — согласился старик с бельмом. — Только за это не погладят по головке…
Суханов прервал его нетерпеливым движением руки:
— А ты, отец, хочешь, чтобы и корова доилась и сено не убывало? Сам не станешь молотить, тебя отмолотят и хлеб отберут.
— Тошнехонько нам! Куда ни глянь, везде волчья яма… — согласился мужик.
Парень сердито отшвырнул недокуренную цигарку.
— На
— Ну, знаю.
— Как он, делать надо. Собрал мужиков и пошел на Уссурийский хронт бить вражину…
В Матросской слободе, на конспиративной квартире, Суханов встретился с Андреем Ковалем.
Суханов обнял давнего дружка.
— Тебя, Андрюша, сразу-то и не признаешь. Вымахал, дубок, вымахал.
Андрей закусил нижнюю губу. Тяжело было глядеть на высушенного болезнью товарища.
— Ты чего скучный?
— Нас тревожит твое здоровье. И потом ты не совсем осторожен, — хмурясь, сказал Андрей. — Мне поручили уговорить тебя переехать в Хабаровск…
— Я, Андрюша, чувствую себя хорошо. Ну, а на счет осторожности у меня свое понятие — иная осторожность порой роднится с трусостью.
Суханов заглянул в глаза Андрею.
— Или ты по-другому мыслишь, в шторм на берег сходишь?
— Нет.
— Вот и договорились! У нас обоих опасная дорога.
Друзья проговорили до вечера. Простившись с Андреем, Суханов в сопровождении зашедшего за ним Леньки Клеста вышел из дома и пошел по Адмиралтейскому проспекту. Внезапно оглянувшись, увидел, что за ним двигаются два юрких человечка. Суханов несколько раз останавливался около магазинных витрин, чтобы искоса на них глянуть. Опасения в том, что за ним следят, подтвердились.
Замедлив шаги и не оглядываясь, он тихо сказал:
— За нами двое… Отвлеки.
Ленька Клест пробежал на квартал вперед, куда-то исчез. Когда сыщики поравнялись с двухэтажным кирпичным домом, из подворотни выбежал босоногий подросток с каким-то ведерком в одной руке и грязным квачом — в другой.
Плеснув обоим сыщикам в лица мазутом, подросток со всех ног бросился удирать.
Прохожие с недоумением оглядывали невзрачных мужчин, протирающих глаза и что-то яростно оравших. А Суханов, посмеиваясь, быстро уходил в Гнилой угол.
Однако вскоре пришло несчастье…
Ночью в ворота постучали. Послышался чей-то голос:
— Фрол? Слышь, что ли, Фрол, тебя требуют на завод.
Фрол Гордеевич оделся. В воротах задержался, обнял жену, поцеловал.
Лязгнул железный засов, и все погрузилось в сонную тишину.
Светало. Суханов слышал весь этот разговор. Нащупав на столе коробок и чиркнув спичку, посветил на часы. Стрелки показывали четыре часа десять минут. Одевшись, он вышел наружу.
Подошла взволнованная Екатерина Семеновна.
— Чует сердце неладное… К чему Фрола вызвали? К чему? Уходя, поцеловал меня… Иди, милый, не задерживайся… Хоть в лесу денек побудь…
Суханов хотел было отделаться шуткой, но глаза старушки были строги, неуступчивы.
— Уходи! Возьмут тебя здесь — что подумают о нас добрые люди? Скажут, не уберегли… Уходи…
— Напрасная тревога…
Суханов не договорил. Раздался предостерегающий свист Леньки. За оградой послышался глухой шум, фыркнула лошадь, забренчал трензель. Собаки кинулись к воротам.