Таганский перекресток

Панов Вадим Юрьевич

Традиционная фраза, обязательно звучащая при известии о смерти. Сколько бы ни было покойнику лет, найдется среди провожающих такой, кто сочтет своим долгом напомнить: «Молодой какой, ему бы еще жить да жить…»

— Сорок девять, — добавила тетка в красном плаще.

— А что случилось? — Это другая тетка, с пакетом в руке. Шла из магазина и заинтересовалась.

— Рак у него был, — поведала старушка. — Неоперабельный, потому что нашли поздно. Мучился Коля, мучился да и помер. Кто-то

далее говорит: облегчение ему вышло. Вот.

— Страшное дело, — вздохнула тетка.

— Кошмар, — согласно кивнула старушка и перекрестилась.

Гроб погрузили, родственники заняли места в автобусе, и печальный кортеж выехал со двора.

— В последний путь, так сказать…

— Ни детей, ни жены, — продолжила вздыхать старушка. — Был Коля Шепталов, и нет его.

— К нему вроде женщина какая-то ходила?

— Медсестра.

— А квартиру он приватизировать успел?

— Вряд ли, — подумав, бросила тетка в красном, — а то с чего бы это родственникам такими хмурыми быть? Теперь непонятно, кому жилплощадь достанется.

— Знамо кому: новому русскому какому-нибудь. Район у нас видный, сразу налетят, вороны…

Слушать разворачивающуюся дискуссию о квартирах, бандитах и взяточниках из префектуры Катя не стала. Закурила, развернулась и побрела к метро.

«Я позвонила, и он умер».

«Я позвонила, и он умер».

Думать о чем-то другом девушка не могла.

«Я позвонила, и он умер».

А вечером она впервые услышала в телефонной трубке глубокий голос незнакомки:

«Катерина?»

«Да».

«Не стоит пугаться того, чего не изменить. Прими свой дар как должное».

«О чем вы говорите?»

«Ты знаешь, о чем».

«А если не знаю?»

«В таком случае я говорю о том, что ты видела сегодня возле шестого корпуса…»

Катя выключила все находящиеся в доме телефоны и, сжавшись в уголке дивана, просидела без сна почти до утра.

Включая и выключая ночник.

Изредка всхлипывая.

А на следующий день, вернувшись из школы, Катя нашла в почтовом ящике небольшую бандероль, отправленную на ее имя. В пакете, который она вскрыла прямо возле ящика, оказалась записная книжка и клочок бумажки с наспех нацарапанными словами: «Людмила Викторовна Засорова».

Судя по датам рождения и смерти, Людмила Викторовна скончалась накануне.

* * *

— Оба-на!

Кого я вижу!

Черная «шестерка» с тонированными стеклами резко остановилась, преграждая Кате дорогу к дому.

— Кэт!

Виталик всегда называл ее так: «Кэт». С претензией на знание английского.

— Как дела, Кэт? Гуляешь?

— Домой иду.

— Прокатиться не хочешь?

Виталик покинул водительское сиденье и подошел ближе, почти вплотную. Крепкий, широкоплечий, на полголовы выше девушки. Его побаивались. Его и Сулеймана из седьмого дома, что раскатывал по дворам на подержанном «бумере». Эти двое были последними людьми, которых Катя хотела бы встретить на пустынной вечерней улице. И вот на тебе — повезло.

— Поехали?

— Не хочу.

— Почему?

— Кэт, чего ты мнешься? Поехали на шашлык, пока погода хорошая! Зима скоро!

Это Олег с переднего сиденья крикнул. И ухмыльнулся. А за его спиной, на заднем сиденье, Катя увидела улыбающуюся Зинку, держащую в руке банку с «Отверткой». И еще одного парня, Вовку, наверное, эти трое всегда вместе болтаются.

Однокласснички, блин…

Виталька верховодил, потому что его папаша владел двумя магазинами, двумя автостоянками и дружил с местным депутатом. Отсюда у сыночка и наглость: хвастался даже, что его менты боятся трогать, потому что у папаши связи и родственники. Правда это или нет, но случай с Зинкой, которую Виталька с приятелями еще в том году затащили на чердак, показал, что доля истины в его словах была, во всяком случае, жаловаться Зинка побоялась. А им только этого и надо. Впрочем, с другой стороны, этот случай не показателен: у Зинки отец пьет, мать забитая, защитить девчонку некому, лакомая добыча для уродов вроде Виталика. А вот когда Сулейман попытался затащить на «загородную прогулку» Ольгу, у которой старший брат только-только из армии вернулся, закончилось все тем, чем и должно было: Сулейман неделю, пока синяки с лица не сошли, из дому не показывался, а гипс с левой руки ему сняли только через месяц. И папашка сулеймановский, хозяин трех крупных палаток на рынке, связи свои поостерегся использовать, понял, что брат Ольги весь район, если надо, поднимет, а рынок — место уязвимое, неподвижное, его в карман не положишь и в родные горы не увезешь. Папашка сказал, что он без претензий и уважает мнение уважаемого брата уважаемой девушки.

Сильных всегда уважают.

Бегала, правда, по подъездам журналистка какая-то, искала следы «межнациональных столкновений», но ей доходчиво объяснили, что стравливать людей не надо. А что подрались молодые, так это дело житейское, молодые часто дерутся, кровь у них горячая.

Кстати, о горячей крови, которая уже начинала закипать.

— Поедешь с нами? — поинтересовался Виталик.

— Нет.

— А если я тебя ОЧЕНЬ попрошу?

— Все равно не поеду.

— Не нравлюсь?

«Черт! Не зря, выходит, говорили, что он давно на Лешку зуб точит!»

На мгновение Кате стало страшно: стемнело, вокруг никого, только дружки из «шестерки» ухмыляются да Зинка пьет. Улыбаться перестала, пьет «Отвертку» не отрываясь. На Катю не смотрит. О чем думает?

А о чем Виталик думает? Затащит сейчас в машину, да на «шашлыки». Их трое, все друзья, забитая Зинка ничего не скажет или подтвердит, что Катя добровольно в «Жигули» села.

И вдруг накатила ярость. Бешеная ярость.