Таинства любви (новеллы и беседы о любви)
Шрифт:
– Что?
– спросил Олег, испытывая волнение уже от одного доверительного тона Тани.
– Прошла моя юность, вот что!
– вздохнула она.
Тогда он сказал, что и она может поехать учиться и что вся ее юность еще впереди.
– Нет, - покачала головой Таня, - впереди... молодая жизнь. Это совсем не то, что юность.
– А что же, по-твоему, юность?
– спросил Олег, впервые задумываясь о том, что Тане, казалось, давно ясно.
Вообще она предстала перед ним в новом свете. Таня молчала, о чем-то думала, но как-то рассеянно; ее мысль словно заключалась здесь во всем: в березе, в сосне, в высоком знойно-свежем
Таня улыбнулась, отвечая на его вопрос.
– Юность - это когда человек ничего не делает или что-то делает, скажем, ходит в школу, ну а живет мечтами, фантазиями. Когда же мы входим в возраст, выходим замуж, нам уже некогда мечтать, - дом, хозяйство, муж, дети... Еще хорошо, если муж добрый, дети хорошие, а то - конец, да и только.
Олег рассмеялся.
– По-моему, - сказал он, - ты несешь какую-то патриархальщину...
– Кабы все так просто!
– засмеялась Таня тоже и заторопилась домой, и весь ее вид говорил: «Я - домой! Я - домой! А ты - как хочешь!»
И в самом деле ей особенно некогда было гулять. У них было большое хозяйство - и парник, и огороды, и пчелы, и корова... Родители Тани были люди хозяйственные и денежные, чем и гордились. На мебель, на обстановку, на наряды дочери не скупились, да Таня сама покупала себе все, что понравится. По праздникам наезжали гости, много пили, много ели, было всегда очень весело. Дядя Степан играл на гармони, и гости пели на весь поселок открыто, задушевно. Считалось ведь, что у Тани есть парень - Мишка Волков, ученик машиниста тепловоза. Мишка сам никогда не танцевал, зато только он и провожал Таню домой с танцев в Доме культуры. И вот - Олег Терехин. Они виделись теперь ежедневно, и не по вечерам как-нибудь, а средь бела дня. Разве так можно - то с одним, то с другим ходить? По совести, ей надо кого-то из них выбрать. Олег уезжал учиться, да она и не пара вроде ему. И Таня точно советовалась с ним:
– Мишка, в общем, парень что надо, всем хорош, красивый! Только не так развит и умен, как ты.
Олегу, конечно, приятно ее такое признание, и он старался быть снисходительным:
– И мне Волков нравится... Но...
– Что? Что?
– улыбалась Таня, с любопытством поворачивая голову так, чтобы видеть его лицо. Вероятно, разговор шел не о Мишке Волкове, а о чем-то более важном и веселом для Тани.
– И все же, - сказал Олег почему-то с большим недовольством, - нельзя так жить в наше время! Для него все науки и искусства ничего не значат.
«Это он про меня!» - обиделась Таня, но тут же с беззаботным видом сказала:
– Ах, и я такая!
Олег Терехин так и думал о ней, пока не заговорил и не узнал лучше. Теперь он замечал, как во всяком ее движении проглядывает мысль, добрая и светлая, замечал ту особенную грацию, когда хотелось верить, что это не просто повадки природы, как сказал бы Гете, а ум, своего рода духовность ее существа.
– Нет, Таня, - сказал он, - ты совсем не такая, сама знаешь!
– Какая же я, по-твоему?
– Таня остановилась и взглянула на него прямо, с веселым лукавством.
И тут Олег потянулся обнять ее и непременно поцеловать, как бы на прощанье с миром детства, для полного счастья.
– Не тебя я испугалась, - сказала Таня.
– Ах, что мне делать? Кто бы посоветовал...
Так они решили вместе ехать в Ленинград, а там уж видно будет. Таня поспешно собрала чемодан, мать попрятала в ее вещи деньги с наставлениями и наказами: «На житье в городе тебе на первое время, на обнову... И нас не забудь! Ты глазастая! Что попадется - купи, я сейчас деньги и вышлю тебе. Только, доченька, не пей вина, чужого не бери, не загуляй, как иные... Ладно?»
Много еще чего наговорила ей мать, а Таня, взволнованная, как будто выходит замуж, готова была расплакаться и сердито отвечала: «Ничего, ничего, не сомневайся!»
Не верилось ей, что уезжает, до тех пор, пока поезд не тронулся. Еще долго они узнавали за окном родные места, а затем неприметно выехали за пределы того мира, где прошло их детство. В вагоне установилась своя особенная атмосфера и свободы, и терпеливого ожидания, как в летние вечера в деревне.
С Таней заговаривали солдаты, моряки и просто словоохотливые дяди и тети. Таня, смеясь, оглядывалась на Олега, те и с ним заговаривали запросто, и все находили, что они под стать друг другу. А поезд летел, и летела вокруг чья-то жизнь... Мимо болот с рощами берез тянулась тропинка, протоптанная множеством детских, мужских, женских ног из года в год, из поколения в поколение, и проносились поезда, как неуловимое движение времени. Но не было ни тропинкам, ни лесам конца, время нескончаемо длилось во все новых и новых и все же узнаваемых и родных, вековечных пространствах - в этих полустанках, деревнях в стороне, за полем, в рабочих поселках, которые превращались как будто на глазах в новые города.
А на закате, когда косые, почти параллельные земле красные лучи пронизывали самый воздух, еще полный сияния дня, какой всесветной тишиной, каким миром веяло от озера, от леса, от целого квартала новых многоэтажных зданий на окраине старинного городка с маковками церквей! По высокому шоссе проносились машины, сияя стеклами и лаком свежей краски, как бы частички города, и поле, и лес казались частью одного вселенского города, или, наоборот, города растворились в лесах...
– Рада?
– спрашивал Олег, уже не ухаживая за нею, а просто проявляя ту заботу, какая была необходима в ее положении, в пути.
– Еще как!
– отвечала Таня.
– А боюсь!
– добавляла она, смеясь.
Вдоль железной дороги замелькали один за другим поселки с высокими платформами для электричек... Это поезд подходил к Ленинграду.
А потом ехали в автобусе, и было так любопытно проноситься мимо множества людей на улице, мимо зданий, знакомых по открыткам. Город звенел, сиял, точно здесь всегда праздник, и Таня тихонько переводила дыхание, чтобы не задохнуться от волнения.
Вот с чем Таня приехала в Ленинград, а родные ее еще долго ни о чем не подозревали.