Таинственная невеста

Яковлева Юлия

«Она мне не тетушка», — хотел сказать Мурин. Но Аркадий стремительно вышел.

— Непременно, — только и успел Мурин бросить вслед.

Татьяна опять уставилась в пол покрасневшими глазами. Есть женщины, которым грусть и траур к лицу. Татьяна не была из их числа. Вид у нее был премизерабельный. Пальцы, как слепые, собирали складками и распускали подол черного платья. Собирали и распускали. Собирали и распускали. Натянули ткань, замерли. Взгляд Татьяны был по-прежнему устремлен вниз, но собрался в фокус. Мурин посмотрел

туда, на что уставилась она. На подоле была штопка.

Татьяна вдруг заговорила, через силу:

— Когда матушка скончалась, мне понадобилось траурное платье. А во всем Энске черной материи не сыскать. Лавки многие были еще закрыты после… тех событий.

Голос ее был глух:

— Тогда мы с дворовыми девушками стали смотреть в матушкиных сундуках. Не найдется ли там чего-нибудь, чтобы можно было для меня перешить и приспособить. И нашли вот это. Много лет назад маменька его носила по папеньке. Да тоже из какого-то старья перешила. Может, бабушкино еще. Она была очень хозяйственна и зря ничего не выбрасывала. Даже такое ветхое…

Татьяна покачала головой, рассматривая подол, растянутый между ее рук:

— Штопку матушка положила собственной рукой. Как будто знала, что еще пригодится.

И вдруг упала в него лицом, зарыдала, громко и некрасиво, не как барыня, а по-бабьи:

— О, мамочка… — всхлипывала она, — о, мы несчастные…

Мурин растерялся. Своего товарища он мог бы хлопнуть по плечу: ну-ну, развел болото, соберись! Будь мужчиной.

А что сказать даме?

Мурин не знал, куда деваться. Поклонился. Поднял руку, опустил, открыл рот, закрыл. Тихо вышел.

В передней к его услугам вынырнул Осип. Глаза старого лакея были красны, изо рта попахивало беленькой: приложился, видать, для утешения, и кто бы его осудил!

— А что Елена Карловна? — строго осведомился Мурин. — И на сей раз без фронды, любезный. Мне нужны точные сведения.

Спохватился, что слово «фронда» лакей не понял, исправился: показал кулак. Лакей вытянулся во фрунт:

— К себе поднялась. Велела не беспокоить.

— Сама тебе велела?

— Так точно, ва-блародь. Кушать и пить не желает.

— Ладно.

Мурин вышел на крыльцо. И зажмурился, приставил ладонь козырьком ко лбу. Солнце наяривало. С карниза капало. От крыльца до ворот дорожка почернела, по ней струилась вода. Воспитанница покойной старухи Поленька, обвязанная толстой шалью крест-накрест, наклоняясь к самым корням и переступая ногами в галошах, щелкала большими садовыми ножницами. Ветки так и сыпались позади нее. Заметив Мурина, она выпрямилась. Лицо ее раскраснелось. Она убрала со лба прядь.

— Вот, расчищаю садик, — пояснила вялым голосом, бесцветным, как она сама. — Скоро весна. Время цвести.

«Да только не для всех оно придет», — вдруг подумал он. В том, как ветки сыпались из-под ее ножниц и оставались лежать на снегу, было что-то до того печальное, что Мурин не выдержал,

наклонился и подобрал одну. Она была мокрая и холодная.

В палисаднике у дома еще лежал твердый снег. В тени было зябко.

Холод этот пробирал Мурина до нутра.

— Тошно, — вдруг призналась Поленька. — А работа отвлекает.

Он посмотрел на нее, она тотчас отвернулась.

Мурин понял, что она не привыкла говорить о себе, своих чувствах. В этом доме никого они не интересовали. А поговорить Поленьке хотелось, чувства теснились в ней. Ему стало жаль бедную сироту.

— Вас тревожит ваша будущность, сударыня? Теперь, после кончины вашей покровительницы.

Поленька ответила с легким удивлением:

— Отчего мне тревожиться?

— Вы одна, без родни. Без человека, который о вас пекся.

— Ирина Дмитриевна и после кончины не оставила меня своей заботой. Она отписала мне по завещанию сто рублей.

— Как великодушно с ее стороны. Сто рублей — это недурное приданое.

«…Для мещаночки».

— Что вы, сударь. Я их в дело пущу.

— В дело?

— Я ведь в пансионе училась. Ирина Дмитриевна забрала меня оттуда к себе после кончины моих папеньки и маменьки.

«А, так она грамотная», — понял свою ошибку Мурин.

— Какое ж дело вы задумали, сударыня?

— Сперва уроки буду давать. Подкоплю. Потом сама пансион открою.

— Я желаю вам всяческой удачи! — искренне был рад Мурин.

Она присела, намочив край платья:

— Благодарю, сударь.

— Когда ж вы думаете уехать отсюда?

— Почему вам интересно?

— Я хотел бы попросить вас об одной любезности.

— Меня? Почему меня?

— Вы кажетесь мне подходящей для этого особой.

Поленька подняла на него удивленный взор. Похоже, ее впервые кто-то счел «подходящей».

— Не могли бы вы до вашего отъезда присмотреть за Еленой Карловной?

На сей раз лицо Поленьки осталось невозмутимым.

— Моя просьба не показалась вам неожиданной, — осторожно заметил Мурин.

Поленька стала собирать срезанные ветки. Набрала охапку. Осведомилась:

— Вы в Энск женихаться приехали?

Брови у Мурина подскочили:

— Я?! Н-нет.

— Зря. Сейчас после войны богатых невест много, — спокойно заметила она. И пошла с охапкой прочь. Поднялась по ступенькам. Стукнула дверь.

Мурин покраснел до корней волос. Жар закипел в подмышках и даже под коленями. Еще минута, и Мурин мог бы растопить собой землю — и сквозь нее провалиться. Жаль, что такого не произошло. Ему было ужасно стыдно. Он попросил Поленьку присмотреть за Еленой Карловной, сам в точности не зная, чего именно опасается. А Поленька подумала… она подумала… «Боже мой, она подумала, что я не мешкая запустил когти в новоиспеченную богатую вдовушку! Какой стыд!» Только одна мысль была еще хуже. Завтра об этом начнет чесать языками весь Энск.