Таинственное превращение
Шрифт:
— Не забудьте ваш веер, maman! — сказал Лионель.
Он развернул веер и глядел на мать, как глядит Гамлет, принц датский, со всех подмостков мира на свою недостойную мать и гнусного отчима.
Автомобиль уносил всех четверых в далекий театр на левом берегу Сены.
— «Прокурора Галлерса», — сказал Жан Морейль, в тот день более словоохотливый, чем всегда, — я видел в первый раз в театре лет пять или шесть тому назад.
— Ах! — воскликнула мадам де Праз. — Вам эта пьеса знакома? Отчего же вы сразу не сказали?
— Можно посмотреть эту драму еще раз, — сказал Жан Морейль, обходя вопрос. —
Лионель украдкой переглянулся с графиней.
— В общем, — сделала вывод мадам де Праз, — вы не верите в то, что личность может раздвоиться?
— Так, как это понимают в житейском смысле или как неврологи об этом думали еще недавно, — нет! Они приняли слишком категорическую позицию. Они не признавали «симуляции», которую находишь в основе стольких психозов, когда даешь себе труд рассмотреть их внимательнее.
— Значит, вы отрицаете то, что человек может жить в двух видах, например: ночью в одном, днем в другом, как этот прокурор Галлерс…
— …как этот прокурор, который жил только на сцене! — дополнил Жан Морейль.
— Согласен! — сказал Лионель. — Но банкир Вильямс ведь существовал в действительности; он вел две совершенно различные жизни…
— Не надо смешивать! Это слабость памяти, и ничего другого!
— Ну а все примеры, приведенные Тэном, Рибо и т д.?
— Старые заблуждения! Недостаточно строгие наблюдения!
— Однако, однако… Я, дорогой друг, знаю один такой случай… Необыкновенный случай, аналогичный случаю «Прокурора Галлерса», до такой степени схожий, что можно подумать, что эта пьеса и внушила этому субъекту бессознательное желание раздвоиться.
— Это меня нисколько бы не удивило, — сказал Жан Морейль. — Судя по тому эффекту, который эта *пьеса когда-то произвела на мою молодую впечатлительность, я легко могу допустить, что она могла бы вызвать у кого-нибудь и полубезумие. Но теперешние теории не подтверждают этого!
— Особа, на которую я намекаю, — продолжал Лионель, — ведет себя точь-в-точь так, как прокурор Галлерс, и она исповедует ваши теории, несмотря на то, что представляет собой живое подтверждение их лживости!
Жан Морейль рассмеялся.
— Вы смеетесь, как человек, который не слишком уверен в своей правоте, — сказал Лионель. — Я очень жалею, что не могу назвать имя моего
— Неважно! Признаюсь, эти вопросы давно уже перестали меня интересовать…
Но физиономия Жана Морейля опровергла его слова, и мускулы его лица выражали усилие что-то вспомнить.
Надо сознаться, что развернувшиеся перед его глазами четыре акта драмы не вызвали в его душе ничего, кроме самого нормального интереса. Мадам де Праз сидела впереди с Жильбертой. Но Лионель подстерегал каждый жест, каждое движение лица своего соседа. Он заметил только, что Жан Морейль удваивал свое внимание каждый раз, когда Жемье, игравший роль Галлерса, изображал мучения прокурора, осаждаемого каким-то смутным страхом и по разным необъяснимым, неощутимым признакам чувствующего, что его окружает тайна.
Испытание, следовательно, не дало ничего определенного.
В отместку за это мадам де Праз и ее сын, намерения которых нам известны, были вознаграждены взволнованным видом Жильберты. Для нее ужасные перевоплощения чиновника-бандита были откровением в области этих тяжелых, чудовищных явлений.
— Ужасно! — сказала она. — Ужасно!
И эти слова были сладкой музыкой для ее тетки и кузена.
«Жан Морейль, мой мальчик, ты пропал!» — думал Лионель.
Граф де Праз понимал, что вечер не даст больше никаких результатов и в последнем антракте вышел с намерением вернуться в ложу только при финальных репликах, когда Галлерс, исцеленный скорее театральным, чем клиническим, методом, навсегда расстается со своей второй личностью.
Лионель вышел и в двух шагах от Одеона встретился с Обри, которому и сообщил маккиавелистические инструкции матери.
Хитрый привратник, со своей стороны, рассказал о неудачных поисках, касающихся красавицы Явы.
Он отправился днем в меблированные комнаты, где она жила. При этом Обри взял себе в помощь знакомого тайного агента полиции, чтобы воспользоваться его престижем и карточкой.
Ява разговаривала с хозяйкой «меблирашек». Обри попробовал вмешаться в разговор. Но девица выказала неприступность. Было неловко настаивать. «Укротительница змей», как ее называли в квартале, почти сейчас же вышла, захватив свою шоколадную собачонку и рыжий чемодан.
Увидев карточку полицейского, хозяйка оказалась более словоохотливой. Но Фредди и Ява жили там с недавних пор, и она о них ничего не знала.
— Знаете, — сказала она, — такие люди никогда долго не живут в одном и том же доме. Они вечно кочуют. Живут месяц, два, не больше… Потом снова возвращаются… Эти двое держатся вполне прилично. Платят аккуратно. Работают. По крайней мере, так кажется. Женщина показывает змей; мужчину никогда днем не видать.
После этого она показала обоим посетителям домовую книгу.
Обри сделал оттуда выписки. Он вынул из кармана записную книжку и прочел имя, под которым Жан Морейль был прописан в этом доме:
— Баскар, Альбер, Леон, поденщик, рожден в…
— Мимо! — сказал Лионель. — Какой интерес в этом фальшивом имени!
— Ява записана… Аррегюи, Мари-Луиза, Эрнестина, Адриеннь…
— Неинтересно! Неинтересно!
— Мой друг из тайной полиции предложил мне собрать сведения от прислуги «меблирашек»; я сказал, что дам ему ответ…
Лионель, подумав немного, решил: