Таинственное превращение
Шрифт:
— Господин Гюи Лаваль. Он спал там со времени своего возвращения, так как мадам была больна; в обычное время они не жили в отдельных комнатах.
Лионель задумался. Он старался вспомнить характер своего дяди, почти всегда отсутствовавшего мужа очаровательной женщины. Однако Гюи Лаваль нежно любил свою жену; никто в этом никогда не сомневался… Да, но это был любитель приключений, мечтатель-исследователь, человек, в общем, рассеянный, иногда эксцентричный… Он любил рисковать собой, проявлять бесстрашие… Эта змея, которую ему нравилось раздражать… Словом, Гюи Лаваль был несколько легкомысленный человек… Значит, какая-нибудь неосторожность? Он совершил неосторожность?
— Скажите, Обри… Гюи Лаваль…
— Что, господин граф?..
— Нет, ничего.
Лионель раздумал. Пользоваться услугами Обри против Жана Морейля еще туда-сюда, но против Гюи Лаваля — совсем другое дело. В графе де Празе живо было чувство аристократизма его рода. Кто знает, до чего докопаешься, если начать рыть в этом направлении? Кто знает, что может скрываться в недрах самых уважаемых семей?.. В конце концов, если сложится так, что Жан Морейль здесь будет ни при чем, что ему, Лионелю, до тех обстоятельств, которые лишили его тетки?
— Войдем, — сказал молодой человек. — Здесь нам больше нечего делать.
Комната госпожи Лаваль осталась нетронутой. Они вошли в нее с огибающей двор галереи, в которую выходили двери всех комнат нижнего этажа; следовательно, и в этой галерее было два прямых угла или, если угодно, три части: центральная и две боковые — западная и восточная. Дверь комнаты мадам Лаваль была последней в том конце центральной галереи, который примыкал к восточной ее части.
Войдя через эту дверь в комнату, слева можно было увидеть стену, отделяющую ее от бильярдной. Центр этой стены занимал камин, по обе стороны которого стояли шкафы. В этих шкафах не было никаких щелей. Камин был закрыт, как и в ту трагическую ночь, металлическим экраном, препятствующим как чьему-либо вторжению, так и бегству.
Справа, через знаменитое восточное окно, можно было видеть оранжерею, впереди, через южное окно, — парк.
Кровать посередине комнаты была обращена изголовьем к перегородке будуара, составлявшего часть западного флигеля. Белая лакированная кровать без балдахина; у стены — нежно-голубой шелковый занавес на кольцах, падающий вниз с золоченой перекладины. Недалеко от постели, с западной стороны и соответственно двери в будуар, — выход на галерею.
Лионель тщательно осмотрел задвижку на двери в галерею. Известно, что у мадам Лаваль имелся прутик, которым она отодвигала задвижку, не вставая с постели, когда в дверь стучала горничная. Прутик еще существовал. Задвижка издавала сухое щелканье.
Лионель послал Обри к автомобилю за масленкой. Он заботливо смазал задвижку. Но щелканья не удалось смягчить; это доказывало, что оно существовало и раньше. Нельзя было не услышать его из будуара. Так как Жильберта ничего не слыхала, было очевидно, что за всю ночь мадам Лаваль ни разу не открывала этой двери, закрытой с ночи и все еще закрытой на рассвете, как это установили мадам де Праз и ее племянница.
Так как рядом, в будуаре, помещались графиня, которая дремала, как только может дремать сестра милосердия, то есть очень чутко, и Жильберта, насторожившая слух и зрение, единственными отверстиями, которые могли кого-нибудь пропустить в комнату мадам Лаваль, были два «сердечка» в ставнях; о том, что змея через них могла
Осмотр будуара не дал ничего нового. Лионель не открыл ни одной лишней улики ни вещественного, ни морального характера. Обри при этом проявлял весьма мало усердия и еще меньше здравого смысла, Он не верил в этот розыск и, оглядывая вещи безразличным взглядом, говорил:
— За двумя зайцами не угонишься, граф. Видите ли, нам надо заняться не старым и сомнительным преступлением, а будущим и возможным грабежом!
Он до того раздражал Лионеля, что тот, наконец, захотел от него избавиться и, поблагодарив за услуги, отправил его назад в Париж.
Между тем граф де Праз, продолжая расследование и невольно укрепляясь в своих подозрениях, поднялся на первый этаж и тщательно осмотрел комнату, которую выбрал себе Гюи Лаваль на время болезни жены. Потерянный труд. Самая банальная обстановка. Ничего такого, что бы наводило на какую-нибудь мысль.
Вспоминая рассказ Конан Дойла, уже и раньше приходивший ему на память, он снова спустился в комнату своей покойной тетки и принялся проверять шнурки электрического звонка: не могли ли они послужить змее «линией спуска»? Выйдя из какого-нибудь отверстия, проделанного в потолке, она могла, обвившись вокруг шнура, спуститься вниз.
У изголовья кровати не было звонка; над кроватью мадам Лаваль висела проволока, заканчивающаяся грушей. Эта проволока была слишком тонка, чтобы змея могла на ней удержаться. И, кроме того, ни в потолке, ни в стене не было ни малейшего отверстия.
С помощью лесенки Лионель удостоверился в том, что объяснение английского романиста никоим образом не могло быть приложимо к тайне Люверси.
Обескураженный всем этим, он, в ожидании мадам де Праз, Жильберты и Жана Морейля, отправился позавтракать в деревенскую харчевню.
XVIII. Жильберта в Люверси
Кладбище Люверси расположено на пути из Парижа, в пятистах метрах от деревни и замка. Мадам де Праз выразила желание остановиться; Жильберта сейчас же согласилась, жалея, что не она первая сделала это предложение.
Остановили автомобиль, и Жан Морейль проводил обеих дам в могильный склеп, где возле отца и матери Гюи Лаваля покоились тело его очаровательной жены и останки самого исследователя, привезенные за счет государства из Центральной Африки.
После краткой молитвы мадам де Праз принялась осматривать памятники. Властной рукой она поправила криво висевшее распятие и стала ждать, когда Жильберта подаст знак к отъезду.
Жильберта не торопилась. Жан Морейль казался очень взволнованным этим первым визитом к родителям невесты. Он был чуть-чуть бледен и, наверно, думал о том, сколько радости и прекрасных воспоминаний дала бы эта встреча, будь родители Жильберты живы. Один из них унес в могилу тайну своей смерти.
Жан Морейль был бледен. Жильберта тоже. Легко догадаться, что ее сильно волновала мысль о том, что она снова увидит замок, где ее ждал многоликий призрак страха, таившийся за каждым углом, за каждой тенью, за каждым деревом…