Таинственные психические силы

Фламмарион Камиль

По поводу Эвзапии я получил от моего прославленного коллеги М. Скиапарелли, директора обсерватории в Милане, которому наука обязана столь многими важными открытиями, длинное письмо, из которого я процитирую несколько отрывков:

Осенью 1892 года я был приглашен М. Аксаковым присутствовать на нескольких спиритических сеансах, проводившихся под его руководством и присмотром, с целью встречи с медиумом Эусапией Паладино из Неаполя. Я увидел множество весьма удивительных вещей, часть из которых, по правде говоря, можно было бы объяснить самыми обычными средствами. Но есть и другие, возникновение которых я не знаю, как объяснить известными принципами натуральной философии. Я добавляю без всякого колебания, что, если бы можно было полностью исключить всякое подозрение в обмане, в этих фактах пришлось бы признать начало новой науки, чреватой последствиями высочайшей важности. Но следует признать, что эти эксперименты были проведены способом, мало рассчитанным

на то, чтобы убедить беспристрастных судей в их искренности. Всегда навязывались условия, которые мешали правильному пониманию того, что действительно происходило. Когда мы предлагали изменения в программе, подходящие для того, чтобы придать экспериментам печать ясности и предоставить недостающие доказательства, медиум неизменно заявлял, что если мы это сделаем, то успех сеанса станет невозможным. Короче говоря, мы не экспериментировали в истинном смысле этого слова: мы были вынуждены довольствоваться наблюдением за тем, что происходило в неблагоприятных обстоятельствах, навязанных медиумом. Даже когда простое наблюдение заходило немного дальше, явления больше не производились или теряли свою интенсивность и свою чудесную природу. Нет ничего более оскорбительного, чем эти игры в прятки, которым мы обязаны подчиняться

Все это возбуждает недоверие. Проведя всю свою жизнь в изучении природы, которая всегда искренна в своих проявлениях и логична в своих процессах, мне противно обращать свои мысли к исследованию класса истин, которые, как мне кажется, злобная и нелояльная сила скрывает от нас с упорством, мотивы которого мы не можем понять. В таких исследованиях недостаточно использовать обычные методы естественной философии, которые непогрешимы, но очень ограничены в своем действии. Мы должны прибегнуть к другому критическому методу, более подверженному ошибкам, но более смелому и более сильному, который используют полицейские и следователи, когда они пытаются выявить истину среди несогласных свидетелей, часть из которых, по крайней мере, заинтересована в сокрытии этой истины.

В соответствии с этими размышлениями я не могу сказать, что я убежден в реальности вещей, которые заключаются под неудачно выбранным названием спиритуализма. Но я также не верю в наше право отрицать все; ибо для того, чтобы иметь хорошее основание для отрицания, недостаточно подозревать обман , необходимо доказать его . Эти эксперименты, которые я нашел весьма неудовлетворительными, другие экспериментаторы, пользующиеся большим доверием и имеющие устоявшуюся репутацию, смогли провести в более благоприятных обстоятельствах. У меня недостаточно самонадеянности, чтобы противопоставить догматическое и необоснованное отрицание доказательствам, в которых ученые с большими критическими способностями, такие как М. М. Крукс, Уоллес, Рише, Оливер Лодж, нашли прочную основу фактов, достойную их изучения, в такой степени, что они посвятили ей годы изучения. И мы обманули бы себя, если бы поверили, что люди, убежденные в истинности спиритуализма, все являются фанатиками. Во время экспериментов 1892 года я имел удовольствие знать некоторых из этих людей. Я был вынужден восхищаться их искренним желанием познать истину; и я обнаружил, что у некоторых из них философские идеи были весьма разумными и глубокими, а моральный облик в целом заслуживал уважения.

Вот почему я не могу заявить, что спиритуализм – это смешная нелепость. Поэтому я должен воздержаться от высказывания какого бы то ни было мнения: мое умственное состояние по этому вопросу может быть определено словом «агностицизм».

Я с большим вниманием прочитал все, что написал на эту тему покойный профессор Цёлльнер. Его объяснение имеет чисто материальную основу, то есть это гипотеза объективного существования четвертого измерения пространства, существование которого не может быть включено в сферу нашей интуиции, но возможность которого нельзя отрицать только на этом основании. Если признать реальность экспериментов, которые он описывает, то станет очевидно, что его теория этих вещей является самой остроумной и вероятной, какую только можно себе представить. Согласно этой теории, медиумические явления утратили бы свой мистический или мистифицирующий характер и перешли бы в область обычной физики и физиологии. Они привели бы к весьма значительному расширению наук, расширению, такому, что их автор заслуживал бы быть поставленным рядом с Галилеем и Ньютоном. К сожалению, эти опыты Цёлльнера были сделаны с медиумом с плохой репутацией. Не только скептики сомневаются в добросовестности г-на Слейда, но и сами спиритуалисты. М. Аксаков, авторитет которого в подобных вопросах очень велик, сам мне сказал, что он уличил его в обмане. Вы видите из этого, что эти теории Целльнера теряют всякую поддержку, которую они могли бы получить от точной демонстрации опыта, в то же время оставаясь очень красивыми, очень остроумными и вполне возможными.

Да, вполне возможно, несмотря ни на

что; несмотря на отсутствие успеха, которое я имел, когда пытался воспроизвести их с Эвзапией. В тот день, когда мы сможем сделать с абсолютной искренностью хотя бы один из этих экспериментов, дело продвинется далеко вперед; из рук шарлатанов оно перейдет в руки физиков и физиологов.

Таково сообщение, которое мне сделал г-н Скиапарелли. Я нашел его рассуждения безупречными, и именно в состоянии ума, полностью аналогичном его, я прибыл в Монфор-л'Амори (с тем большим интересом, что Слейд был одним из медиумов, о которых я только что говорил).

Мне представили Эусапию Паладино. Она была женщиной весьма заурядной внешности, брюнеткой, ее фигура была немного ниже среднего роста. Ей было сорок три года, она была совсем не невротична, довольно полная. Она родилась 21 января 1854 года в деревне Ла-Пуй; ее мать умерла при родах; ее отец был убит восемь лет спустя, в 1862 году, разбойниками из Южной Италии. Эусапия Паладино – ее девичья фамилия. Она вышла замуж в Неаполе за торговца скромного достатка по имени Рафаэль Дельгаиз, гражданина Неаполя. Она управляет мелкими делами в магазине, неграмотна, не умеет ни читать, ни писать, понимает только немного по-французски. Я поговорил с ней и вскоре понял, что у нее нет никаких теорий, и она не обременяет себя попытками объяснить явления, которые она производит.

Салон, в котором мы собираемся проводить наши эксперименты, представляет собой прямоугольную комнату на первом этаже, размерами двадцать футов в длину и девятнадцать в ширину; в ней четыре окна, наружная входная дверь и еще одна в вестибюле.

Перед сеансом я убеждаюсь, что большие двери и окна плотно закрыты ставнями с крючками и деревянными ставнями с внутренней стороны. Дверь вестибюля просто запирается на ключ.

В углу салона, слева от большой входной двери, на стержне натянуты две занавески светлого цвета, соединяющиеся посередине и образующие таким образом небольшой шкаф. В этом шкафу стоит диван, к которому прислонена гитара; с одной стороны – стул, на котором размещены музыкальная шкатулка и колокольчик. В нише окна, которое включено в шкаф, находится пюпитр, на котором размещена тарелка с хорошо разглаженным пластом стекольной замазки, а под ней на полу – огромный поднос с большим разглаженным пластом той же самой. Мы подготовили эти пластины из замазки, потому что в анналах спиритуализма часто показывали отпечатки рук и голов, оставленные неизвестными существами, которых нам предстоит исследовать в этой работе. Большой поднос весит около девяти фунтов.

Зачем этот темный кабинет? Медиум заявляет, что это необходимо для производства явлений, «относящихся к конденсации жидкостей».

Я бы предпочел, чтобы ничего подобного не было. Но условия должны быть приняты, хотя мы должны иметь точное представление о них. За занавеской неподвижность воздушных волн находится на максимуме, свет на минимуме. Любопытно, странно, бесконечно прискорбно, что свет запрещает определенные эффекты. Несомненно, было бы не философски и не научно выступать против этого условия. Возможно, что излучения, силы, которые действуют, могут быть лучами невидимого конца спектра, я уже имел случай заметить в первой главе, что тот, кто попытается сделать фотографии без темной камеры, затуманит свою пластинку и ничего не получит. Человек, который будет отрицать существование электричества, потому что он не смог получить искру во влажной атмосфере, будет ошибаться. Тот, кто не поверит в существование звезд, потому что мы видим их только ночью, будет не очень мудр. Современный прогресс в естественной философии научил нас, что излучения, которые падают на сетчатку, представляют собой лишь мельчайшую часть всего. Тогда мы можем допустить существование сил, которые не действуют при полном свете дня. Но, принимая эти условия, главное не быть их обманщиком.

Поэтому перед сеансом я тщательно осмотрел узкий угол комнаты, перед которым была натянута занавеска, и не нашел ничего, кроме упомянутых выше предметов. Нигде в комнате не было никаких признаков скрытого механизма, никаких электрических проводов или батареек или чего-либо подобного, ни на полу, ни на стенах. Более того, абсолютная искренность г-на и г-жи Блех находится вне всяких подозрений.

Перед сеансом Эвзапию раздели и одели перед госпожой Зельмой Блех. Ничего подозрительного обнаружено не было.

Сеанс начался при полном свете, и я постоянно делал упор на получение наибольшего количества явлений, которые мы могли бы получить при полном свете дня. Только постепенно, в соответствии с мольбами «духа», свет был убавлен. Но я получил уступку, что темнота никогда не должна быть абсолютной. В последнем пределе, когда свет должен был быть полностью погашен, его заменили одним из красных фонарей, используемых фотографами.

Медиум сидит перед занавеской, повернувшись к ней спиной. Перед ней стоит стол – кухонный стол из ели, весом около пятнадцати фунтов. Я осмотрел этот стол и не нашел в нем ничего подозрительного. Его можно было передвигать в любом направлении.