Таинственный город

Черняев Максим

Вернулись уже затемно. В доме горел свет. Пёс был посажен на цепь. Завидев хозяина, он нехотя вышел из будки, виляя хвостом. Видимо собаки тоже досталось от зверюги. Степан потрепал его за холку. Ран у пса не было видно. И то хорошо. Вытащив из мешка рыбину, Степан положил её перед собакой. Тот понюхал её, устало вильнув хвостом, оттащил её в сторону, отгрыз голову, и почти не жуя, проглотив, поплёлся в будку. «Ну, спи, спи. Молодец, Верный, молодец!» Молодой хозяин зашел в сени и, швырнув заплечный мешок и сумку менялы в полусумрак, вошел в дом. Дома было тихо. Отец тяжело стонал на печи. За перегородкой посапывали близнецы. На кухне, за столом сидели мать и сестра. Ждали его. «А где Молчун?» -спросил он в полголоса с порога. Он был очень благодарен ему за спасение своего родителя. Получалась так, что вся его семья была в долгу перед этим странным человеком. «За стенкой, – ответила мать, – рядом с ребятнёй на твоей кровати постелили. Видать крови много потерял, никак в себя не придёт. Соседка сказала, что ему несколько дней надо отлежаться. Сил набраться. Вы то как?» Он рассказал им всё обстоятельно, что видел, что нашли, что по следам было видно. Разговоров было много, жизнь в их семье менялась круто. Свадьба сестры теперь уже откладывалась на неопределённый срок, соответственно и Степану тоже придётся погодить. Он тяжело вздохнул. А снег сойдёт – там уже и землёй заниматься пора. Было решено, что пока есть возможность наготовить рыбы в весенний ход, что б в самую пахоту да посадку не сидеть впроголодь. К сватам решено было отправить Степана с дружком его, Никиткой. Где ни – будь дней через пять – шесть. Как отец в себя приходить начнёт. Скажут, что мол, извините люди добрые. Но так и так, беда в доме приключилась. Ответ дать не можем. Не обессудьте. Коль хотите – ждите пока всё поуладится. Степан уже прикинул, что надо будет и в Холмы заглянуть. Настасью предупредить о том, что и его сватовство откладывается. От этой мысли ему стало не по себе. Да уж ничего не попишешь. Судьба так распорядилась. И вновь ему стало не по себе. «Вот чёртов медведь! Все планы нам порушил!» – Досадовал он в душе. За разговорами не заметили они, как стало совсем темно, и на небо высоко поднялся яркий месяц, обрамлённый в дымчатое, еле заметное кольцо. «Подмораживает, – заметила мать, – оно может и к лучшему, дорогу глядишь, не так развезёт. Быстрее обернётесь». В это время за стеной тяжело выдохнул гость, заскрипела кровать, и вышел Молчун в белой отцовой рубахе и панталонах. «Хозяин где?» – Тихо, почти одними губами спросил он сидевших за столом людей. Мать с Катериной дружно кивнули в ответ. А Степан без слов указал

на лежащего на печи отца. Бесшумно ступая босыми ногами на половицы, меняла без слов взял свободный табурет и сел около печи откинувшись назад. Обвел их всех усталым, но пристальным взглядом. Потом закрыл глаза и замер неподвижно. Все уставились на него с тревогой и любопытством. «Где моя сумка?» – спросил он, еле разлепив спёкшиеся губы. Голос его был тихим, но было в нём что-то завораживающе спокойное. Степан на всю жизнь запомнил, как он услышал эту фразу и как двигался кадык говорящего, когда тот замолкал, что бы сглотнуть. «Дайте пить. Во рту пересохло.» – сказал Молчун, не дожидаясь ответа. «Конечно, конечно!» – засуетилась мать и протянула ему кружку с шиповниковым чаем и мёдом. «Может, перекусишь? Небось, сил то нет. Крови то, сколько с тебя вытекло.» «Можно.» – тихо ответил гость. Тем временем Степан, выйдя в сени, занёс сумку гостя и поставил с ним рядом. Тот ели заметным кивком поблагодарил его. Между тем сестра поставила на стол чугунок с тушёной зайчатиной и отрезала большой ломоть хлеба. Съев небольшой кусок мяса, вкусно пахнущего луком и чесноком, и лишь слегка надкусив хлеб, тот устало откинулся к стене и вновь закрыл глаза. Посидев так ещё пару минут, он поднял свою сумку и заговорил, обращаясь сразу ко всем. И вновь Степана поразил его тихий, но в то же время завораживающий голос: «Я ненароком подслушал ваш разговор. Понимаю что вам сейчас будет тяжело, но иного выхода у меня нет. – Он взял паузу. Речь его звучала странно. Слова были вроде и знакомые, и в то же время он будто говорил на незнакомом языке. – Пока я не могу никуда идти, поэтому вынужден попроситься у вас пожить некоторое время. Надеюсь непродолжительное.» «Конечно, конечно, – наперебой заговорили хозяева, – ты у нас теперь самый дорогой гость! Располагайся и живи сколько угодно!» «Спасибо конечно. – Ответил он, – но думаю дней через десять уже буду в порядке. А пока….» Молчун начал рыться в своей сумке, о чём-то подумал несколько мгновений и выставил на стол две пачки патронов. Новых, в вощеной бумаге. Такие патроны были редкость. Обычно мужики перезаряжали старые, стреляные гильзы. Обмениваясь на порох. Особо везучие находили в старых схронах уже позеленевшие от времени и влаги патроны, но порох в них не всегда был сухой. Чаще всего уже либо окончательно потерявший свои свойства, либо сильно дымящий и после просушки. А тут новеньких – две упаковки. Будучи хорошим охотником, Степан понимал, что каждый патрон это почти наверняка добыча. Стрелять мимо было большим расточительством. Так что получалось, мясом они обеспечены. Следующим на стол была поставлена белая жестяная банка с большими красными буквами «ПРОТЕИН». Степан слышал о таком от чужих людей. Сам ни разу и не видал. Это была еда предков. Про неё и говорилось в легенде. Никиткин дядька из Медвежьего рассказывал. Нашли мужики такую банку, да показали при первом случае меняле Седому. Тот хмыкнул, взял горшок с водой, и сыпанул в него из банки какого-то бесцветного порошка, потом выждал пару минут и предложил изумлённым мужикам попробовать. Первым решился сам Никиткин дядька. Говорит похоже на густой кисель. Но по вкусу как толи рыба варёная, толи просто мука водой разбавленная. Но только сытости с того киселя на целый день ему хватило. А сил – хоть отбавляй. Ещё сказал, что можно было лося в лесу пешком загнать. Как Седой им потом объяснил, что это еда такая для солдат была. Что бы значит, они могли во время войны, не уставая с противником день и ночь биться. Степан смекнул, что этого подарка ему с семьёй очень надолго хватит. Видно менялы не зря всё ж так по многу и далёко ходят. Киселя этого съедят, вот и не знают усталости. А потом Молчун достал и вовсе диковину – шоколад. Целую плитку. Говорят вкуснее лакомства в мире нет. Ни он, ни его знакомые, ни разу не пробовали. Один мужик на ярмарке пока лошадей распрягали, рассказывал, как в детстве его странник угостил, за то, что тот ему путь короткий показал. «Нуу, паря я вкуснее ничего в жизни не ел». Говорят, что сами менялы не очень-то любили его местным давать. Он и у них-то в большой цене был. Мать с Катериной, да и сам Степан сидели изумлённо глядя на всё это. «Вот. Чем могу. – Тихо добавил гость. – А пока, пойду я лягу. А то в сон ужасно клонит». Хозяева тоже засобирались. Спешно убрав со стола, да попрятав гостиницы, все начали укладываться спать. Было за полночь, да ещё и день выпал очень тяжёлый. Они пока не могли даже догадываться, насколько сегодняшняя трагедия изменит их жизнь. Изменит навсегда.

Степан долго не мог уснуть. На улице брехали собаки. А ему всё в голову лез этот злосчастный медведь. И думалось ему про невесту. И про то, как одному видать огород пахать, да про то, что надо взять патроны, да сходить на зверя. Набить на лето мяса. Да много о чём. Мысли путались, и он не заметил, как уснул. Под утро Степан открыл глаза от еле слышного шороха. Он спал на кухне, на скамье, укрывшись старым отцовым полушубком. Их гость стоял около стола и что-то пил из глиняной кружки, сделав пару глотков, он подкрался к бредящему отцу и влил несколько капель тому в приоткрытый рот. В тишине было слышно, как отец сглотнул и немного погодя задышал ровнее. Степан смекнул, что это таинственные лекарства предков. Про них ходили разные слухи, дескать, те лекарства от любой хвори ставили на ноги, но только у менял была договорённость между собой деревенским их не показывать и не менять ни под каким предлогом. «Знать, правда, это всё. Ну, пусть, глядишь, и отец скорее поправляться начнет». Между тем гость так же тихо прокрался к себе и лёг. Степан тут же уснул. Снилась ему Настя. Стояла она на том берегу Сороки, на сносях. Живот был уже очень большим. Видно, что вот- вот рожать ей, а рядом с ней стоял мальчонка и за руку её держал. Настя будто и не замечала Степана. А он всё плыл к ней на своём облоске, да только всё ни как не мог против течения выгрести. И уж звал он её и руками махал. Всё попусту. Не видит она его или не хочет. Вздрогнул и проснулся. Дома было светло. Мать уже собирала на стол. Мальчишки во что-то играли. Отец тихо посапывал. Лицо у него было спокойное. Вроде как даже слегка улыбался. Степан встал, сунул ноги в чуни и вышел во двор. Из трубы в бане валил дым. Гость суетился во дворе, таскал снег в баню. Увидев хозяина, остановился и, кивнув головой, сказал, – Вы же не будете возражать, если в бане попарюсь. А то после вчерашнего я так и не успел помыться. Голос его уже звучал бодрее.

Конечно, – ответил Степан, – я и сам бы погрелся.

Он слазил на сеновал, достал новый берёзовый веник. Всё это время у него из головы не шло, как их гость преобразился за одну ночь. «Видать и в правду у менял есть лекарства предков, вчера ещё еле на ногах держался, а сейчас – гляди, уже силы появились. Интересно – как отцу, поможет ли?» Он зашёл в баню. После вчерашней топки тепло ещё сохранилось. «К обеду баня уже будет жаркой, можно будет и попариться». Следом зашел Молчун с охапкой дров. Положил их около печи. Открыл дверцу и сунул туда ещё пару поленьев. Посмотрел на Степана, улыбнулся ему добродушной и приветливой улыбкой. Степан глянул на него с удивлением. Менялы в принципе хмурый и неразговорчивый народ. Что-то он не припоминал не одного случая, что б они весело глядели или шутили. Всегда серьёзные, сосредоточенные, смотрят внимательно, лишнего слова ни кому не обронят. Старики поговаривают, что у менял этих так давно заведено. Дескать, что б тайну, какую не сболтнуть. Менялы же они далеко ходят и на север и на юг. Много чего такого видят и находят от предков, чего нам видать и знать не стоит. Сами предки говорили, что пользы от этого не будет, а лишь вред сплошной. Каждый раз, начиная думать об этом, Степану становилось не по себе. Ведь сколько же предки всего понапридумывали. Страсть. Взять хоть те же консервы. Как они в эти железки еду засовывали! Еда то конечно та так себе, но ведь, сколько лет лежит и ничего с ней не делается. Или ружья! Кузнец наш, иной раз возьмет то ружьё в руки и крутит, крутит. А сам то хмыкнет, то замрет и смотрит так пристально. А всё больше вздохнёт, почешет в затылке да отложит. А ещё по ночам в небе, когда облаков нет, проплывает яркая такая звезда. Говорят что это Станция, что на ней люди жили. Чудно! Люди могли жить в небе!!! Высоко же там! И не страшно им было на такой высоте то! Так в раздумьях зашёл он обратно домой. Сестра с матерью уже накрыли на стол и, увидев его, позвали завтракать. Ели кашу. Та напрела в печи и была рассыпчатой и горячей. Отхлёбывая из кружки молоко, Степан ещё раз мельком глянул на гостя. Тот ел с аппетитом, но не торопясь. Аккуратно отламывая небольшие кусочки ароматного ржаного хлеба, клал их в рот и, зачерпнув ложкой сдобренную коровьим маслом кашу, отправлял туда же. Было заметно, что такая, на первый взгляд простая еда приносила ему удовольствие. Гость их при дневном свете оказался вовсе не старым, а довольно ещё молодым мужчиной. Лицо его обветренное в долгих путешествиях, было одновременно и мужественным и каким-то добрым, располагающим к себе, что ли. Но самое главное заметил Степан, это то, что на их гостя, изредка, но с искренним любопытством поглядывала Катерина. «Вот те да! – подумалось ему, – тут ты сестрёнка дала маху. Уж этот-то точно не посватает. Не в их обычае жениться. Все знают – нет у менял ни детей, ни жён». Катерина поняла, что брат заметил её любопытство и смутилась. В это время с печи достался еле слышный голос отца. Он просил пить. Поначалу, его даже никто не расслышал. Так он был тих и слаб. Но потом все разом повернули в его сторону голову. Мать подскочила и побежала к печи, сестра тут же принесла ковш с водой, близнецы с любопытством вытянули шею. Гость перестал есть и слегка прищурившись, глядел на отца. «Пить»! – ещё раз послышалось со стороны печи. «Пей, дорогой, пей»! – мать хлопотала около отца, одной рукой придерживая ему голову, а другой, поднося ковш с водой ко рту. Было слышно, как отец жадно глотал питьё. Степан, подойдя к печи, увидел как больной, напившись, устало откинул голову на подушку и облегчённо вздохнул. Полежал, закрыв глаза и отдышавшись, приподнял голову и обвёл глазами избу. Увидев гостя, кивнул ему головой едва заметным движением и прошептал одними губами: «Это он отбил меня у медведя». И снова уронил голову на подушку. Было видно, что ему ещё очень тяжело. Но всё одно, мать и сестру поразило, как скоро он пришёл в себя. Они вспомнили, как лет пять назад зареченского Кузьму помял медведь. Так тот и вовсе кое-как оклемался через неделю. Да потом ещё его выхаживали с полгода. Так и ходит, по сей день весь кривой и косой, одну ногу подволакивает, а рука левая так та и вовсе усохла, как веточка у дерева стала. Тем временем заглянула и соседка. Узнав, что Матвей уже приходил в себя, очень обрадовалась, отметив богатырское здоровье их отца. И что, тьфу – тьфу – тьфу, не сглазить бы, раз так скоро очнулся, то и видать на поправку пойдёт быстрее. Сбегала за отваром и велела пить его по три раза на дню. Значит утром, в обед, да вечером перед сном. Что в отваре том травы целебные лесные да луговые. Ещё и медвежья жила, дескать, медведь его помял, вот медведем лечить и будем. Что б горько не было, разбавьте мёдом. А ежели у вас закончился, сейчас она своего принесёт. Свой мёд ещё был. Соседка некоторое время посудачила да засобиралась домой. Гость тем временем уж давно поел и, поблагодарив всех вышел во двор. Заглядывал Никитка. Порадовался за дядьку Матвея и пошёл по своим делам. Степан вышел с ним вместе. Остановились у калитки.

– Слышал, меняло у вас остановился? – задал вопрос Никитка.

– Да, сам вчера попросился оклематься.

– Чудно.

– Чудно, ни чудно, куда ему в таком состоянии? Да мы и сами, не люди что ли.

– Эт дааа…– задумчиво протянул Никитка. – Завтра ещё загляну. Надо ж в дорогу собираться. Сватам Катюхиным отбой давать. Глядишь, за то время может и за меня замуж захочет. А? – без надежды спросил он.

– Иди уже. Жених. – напутствовал его Степан. Он и сам понимал, точнее сказать, догадывался, что испытывал его друг, но ни чем помочь ему не мог. Подойдя к бане, он услыхал, как там, охаживая себя веником, парился их гость. Из щелей в оконном косяке, тонкой струйкой шёл пар и тут же превращался в белое кружево на куске мха, торчащем меж брёвен одним венцом выше. «Видать, совсем тяжко им в тайге без человеческого жилья». – подумалось ему. «Оно, поди, нелегко, месяцами в тайге бродить. Ни людей, ни жилья путнего. Одно зверьё кругом. Ладно, ещё, когда в старый схрон попадёшь. Хотя то же не велика радость. Ясно что, какая ни какая крыша над головой, а всё одно пусто там». Степан не понаслышке знал об этом. Вниз по течению, всего полдня пути был

такой – старый, весь уже вдоль и поперёк осмотренный. Мужиками да ребятнёй наизусть изученный. Большая дыра в земле, поросшая травой, да кустами. Внутри вся из серого камня, который иногда можно было найти и в лесу большими глыбами, да кусками поменьше. От дыры той шла нора. Потом та нора разветвлялась и дальше шли уже две норы. Больших. Можно было спокойно, во весь рост идти двум, а местами и трём человекам в ряд. Пусто там было. На полу иногда валялись какие-то непонятные штуки. Чаще всего обломки железяк. Такие же не нужные и старые, покрытые пылью. Было там много змей, да разных зверушек. Лисы туда заглядывали. А вот медведи там, почему то и не селились вовсе. Схрон этот был такой же частью повседневного пейзажа, как и старинные, насквозь проржавевшие палки, изредка попадавшиеся на осыпавшихся склонах реки или двумя ржавыми рёбрами торчавшие в лесных прогалинах. Вот тоже вопрос – почему всегда попарно. Ни по одной, ни кучками. Всегда по две? Вообще предки были такой тайной, что если начини про всё вот это думать голова кругом пойдёт. Дверь из бани открылась и от туда вышел весь распаренный, в свежей рубахе, гладко выбритый гость. Он опять приветливо улыбнулся Степану. «Вот тоже странность у них, бриться начисто». И уже вслух – «С лёгким паром». «Спасибо, – ответил тот, не переставая улыбаться – хороша банька! Прямо к жизни вернула». И не мешкая, чтобы не остыть, зашёл в дом. Степан постоял намного в раздумьях и последовал за ним. Дома слышны были голоса. Один из них – отцовский звучал слабо и с дрожью. Катюха, столкнувшись с братом на выходе сказала: « Очнулся, с матерью говорит». «А ты куда?» – спросил Степан. « Доить корову». – ответила сестра. Захлопнула дверь, и было слышно, как она в сенях брякнула подойником. Степан собрал свежее бельё, вкусно пахнущее морозом, кликнул с собой близнецов, да пошёл в баню. Скинув с себя одежду в предбаннике и запустив перед собой братьев, он зашел внутрь. Там было жарко. Хорошо! Поддав на каменку горячей воды из большого чана, веником загнал наверх голозадых братьев. Витьку и Кольку. Парни были как две капли воды похожи друг на друга. Были они большие неслухи и озорники. Отец их больно любил и баловал. Нет – нет, да хвастнет перед мужиками – дескать, видали, какие у меня мужички напоследок получились. Парни поутихли – знали, баня дело серьёзное, не место баловаться. Уложив их обоих рядом, вверх белыми задницами, он принялся охаживать их вениками. Ррраззз. По заднице обоих сразу. Двааа по пояснице другой рукой. Раз – выше. Два – ещё выше. И так пошел и пошел. То вверх, то вниз. Водой тёплой окатил. Поддал. Велел на спину перевернуться. Те разом легли с живота на спину. Степан взмахнул правой и хлопнул их сначала по животу. Колька захихикал и прикрыл ладонью своего скворушку. Витька же наоборот закряхтел и сделал такое серьёзное лицо, что Степан не выдержал да хохотнул. Он сильно любил своих младших братьев, хоть и походили они внешне, но по характеру разнились. Колька был хохотун и шутник, а Витька посерьёзней да поделовитей. Напарив и отмыв в ушате пацанов, Степан отправил их домой, проследив, что б те бежали бегом, а не встали собаку дразнить или петуха перекрикивать. Отдохнул слегка, присев на перевёрнутую вверх дном кадушку и нахлобучив поглубже старую шапку, нырнул в тёплую дымку за дверью. Наподдавав так, что зажгло кончик носа и щёки, он улёгся на полок, прикрыв лицо веником, и упёр ноги в потолочную перекладину. Степан любил баню. Хорошо было после сильного мороза залезть на полок и погреться. Почувствовать, как банный жар выгоняет из твоего тела накопившийся холод. Летом же хороша была баня после тяжёлой работы в поле ли, на лугу ли. Намаявшись на жаре и измученный комарами да паутом, хорошенько отхлещешь себя веником и враз всё что чесалось, пройдёт, а усталость медленно, очень плавно отступит. Да так, что сморит тебя, не успеешь домой прийти. Полежав так пару минут начал париться. Не торопился. Знал – баня спешку не любит. Попариться, попариться. Отдохнёт. Сходит в предбанник – посидит. Потом снова. Поддаст. Нагонит жару. Сидит, дышит. Носом – ртом. Ртом – носом. Попеременно. Как отец учил. Потом почувствовал, что хватит уже. Слез. Облился водой. Отдышался. Терся мыльным мочалом. Долго. Тщательно. Наши с вами потомки, стоит заметить были весьма чистоплотными людьми. Намывшись и ополоснувшись, вытерся насухо. Переоделся во всё свежее да пошёл в дом. Дома пахло свежим пирогом с рыбой. Вчерашняя отцовская добыча пошла в дело. Отец полусидел на печи. Под голову и спину ему наложили свёрнутых одеял и подушек. Он пил молоко. На усах его и бороде были видны белые следы. «С лёгким паром»! – пожелал он сыну. «Спасибо!» ответил тот. От этого зрелища ему стало легко на душе. Он ещё раз мысленно поблагодарил Молчуна за то питьё, которое тот ночью дал отцу. Гость тем временем сидел в соседней комнате на кровати и что – то рассказывал пацанам. Те слушали с открытыми ртами. Степан сел на скамью у стены и прислушался. Такой сказки он ни когда не слышал. В ней шла речь про какого-то маленького мальчика, которого звали Принц. Сказка была чудная, а рассказчик был настолько искусен, что Степану привиделся и сам Принц и его друг лис. Всё в этой сказке было не обычно. Тем временем из бани по очереди вернулись мать и сестра. Отдышавшись после банного жара, женщины накрыли на стол и позвали всех ужинать. Нарезав пирог большими ломтями и разлив по кружкам таёжный чай, все приступили к еде, отец то же съел большой кусок и запив его из кружки – уснул. Наевшись и поблагодарив хозяек за еду, все вышли из-за стола и приступили к своим делам. Мать с Катериной прибирались на кухне, а Степан собрался идти управляться. Гость вызвался с ним. Они дали коровам сена. Степан выкинул на огород свежие навозные плюхи, дал курям зерна, попутно собрав яйца, не забыл и про пса – покормил его. Молчун тем временем как мог, старался ему помочь. То где навильник с сеном перехватит, то ведро с водой из кадушки почерпнёт. А когда пошли в амбар он вдруг встал, запустил руку в мешок, да так и замер, погрузившись в какие то мысли, пропуская зерно между пальцев, то сжимая, то разжимая ладони. Вернулись домой уставшие после хлопот и довольные сделанным, легли спать. День выдался длинным, но хорошим. Особенно радовало то, что отец жив и ему становится лучше.

Посреди ночи, сквозь сон, Степан снова услыхал, как гость прокрался на кухню. Чтоб не спугнуть его, Степан, продолжая дышать глубоко, как во сне, приоткрыл один глаз. Молчун крадучись подошёл к столу и что-то высыпал в крынку отвара принесённой соседкой. «Так целебней будет», -тихо-тихо, еле слышно, пробормотал он себе под нос, бесшумно пробираясь обратно к своей постели. Степан улыбнулся довольный. Он уже понимал, что отцу от этого точно станет лучше и довольный увиденным – мгновенно уснул.

Утром следующего дня, в круговерти хлопот по хозяйству, он и не вспомнил про ночной эпизод, а когда зашел в дом, обнаружил отца полусидящего на печи. Тот с большим аппетитом уплетал что-то из глубокой чашки, стоящей у него на коленях. Нет – нет откусывая от большого ломтя хлеба лежащего рядом, на заботливо подстеленном матерью полотенце. Та стояла около печи и глядела на своего мужа со счастливой улыбкой. Дома было необычайно тихо.

–Где все? – спросил Степан с порога.

– Ушли на реку, ивовых прутьев нарезать. Отец вызвался, пока на печи лежит, корзин да морду новую сплести. – ответила мать.

– И давно?

– Да уж, поди, скоро вернуться.

– А Молчун?

– Молчун то первый и вызвался, сидеть ему скучно, дескать. Спросил только где рубим всегда, ну а парни с ним, что бы место показать.

– А Катерина?

– Катерина сказала, что покажет, где сани, топор и верёвку взять, да видать с ними и ушла. Погода то вон, какая хорошая.

Погода и в правду была хороша. Лёгкий морозец расчистил небо до бездонной сини, а солнце между тем светило уже по-весеннему ласково. Воробьи, собравшись в стаи на деревьях, оглушительно чирикали, обсуждая прошедшую зиму, и явно строили планы на грядущее лето. В лесу в такую погоду было всё по-особенному. Стоя в берёзовой роще или в сосновом бору, глядя в синее небо, слушая звуки лесной опушки – то далёкий, то приближающийся стук дятла, то цоканье беспечной белки, то щебетание синиц и воробьев прилетевших поклевать почек, либо чудом уцелевших ягод, становилось так легко на душе, что казалось ты вот – вот оттолкнувшись от земли, полетишь ввысь. Туда. К полупрозрачным пушинкам облаков, невесть откуда взявшихся в этой синеве. И ты знал – жизнь это счастье. Счастье жить. Видеть и слышать это всё. Это всё разбавленное пьянящим, свежим, хрустально чистым воздухом. И счастье это – оно бесконечно, как и бесконечно это небо.

–Ты б, Стёпа, принёс ещё дровишек .– прервала его мысли мать.

А отец добавил – Сынок, лосятинки вяленой принёс бы мне, так его пожевать охота, прям, вкус во рту стоит. Много не надо, пару кусочков. – услышал Степан уже в дверях.

Выйдя во двор, он увидел, как к дому подходят Катерина с Молчуном. Тащат за собой санки полные ивовых прутков и о чём-то между собой разговаривают. Малышня, подталкивает сани, как может – помогает им. «Пожалуй, отцу надолго хватит», – подумал Степан. « А Катерина – то, смотри-ка какая довольная. Видать точно приглянулся ей Молчун то. Да уж, сестрёнка. Не того ты приглядела, ох не того». Тем временем упряжка въехала в калитку и направилась к навесу с дровами. Наказав парням захватить с собой по охапке поленьев в дом, он по приставленной лестнице полез на крышу бани, где весела сушеная лосятина. Там, среди рядов вяленой рыбы, чёрных продолговатых кусков мяса, вязанок таких же сухих грибов и гроздей сморщенных ягод, выбирая куски поаппетитней, он ненароком глянул в щель. Сквозь неё было отлично видно ту часть ограды, где был навес. Под навесом друг напротив друга стояли его сестра и их гость. Он что-то говорил ей негромко. А сестрёнка!!! Она смотрела на него такими глазами, как когда то в детстве на отца, который принёс её из лесу бурундука и, смастерив тому уютную клетку, поселил его туда. С тех пор прошло много лет, и Степан так и не видел сестру настолько счастливой. И вот те на. Находясь в смешанных чувствах, Степан стал спускаться вниз. Заметив его, Катерина смущённо сказала – За мясом лазил? Степан опешил. Не в Катюхином характере было смущаться без повода. Значит, повод всё ж таки был. Молчун же напротив – улыбнулся и спросил, есть ли у них сушёная черника. Знает он, дескать, один рецепт с севера как мясо сушеное с ягодами приготовить. Но получив отрицательный ответ, сокрушился, что не получится ему угостить гостеприимных хозяев вкусным блюдом. Но опять же ничего страшного. В следующий раз к ним заглянет и специально захватит ягод и угостит их всех. Прошли в дом. Дело было к обеду, и стол был накрыт. Мать наварила ухи из рыбы. Натушила целый чугунок картошки. Принесла с кадушки квашеных огурцов, да ещё и успела заварить киселя из клюквы и напечь оладьей с карасиной икрой. Ели молча. Все изрядно оголодали. Отец на печи то же прихлёбывал кисель да жевал тягучее и сладковатое вяленое мясо. Заглянул Никитка. Его пригласили к столу. Тот хоть и поотнекивался, но сел и начал прихлёбывать уху, косясь то на Молчуна, то Катерину. Степан, заметив это, хмыкнул. Знал бы тот, что знает Степан. Никитка тоже знал. Видел сегодня утром, когда вся четвёрка, волоча за собой сани, шли за деревню к берегу реки. Катерина так весело и увлечённо что-то рассказывала меняле, что не сразу и заметила Никиту. А заметив, поздоровалась с ним вскользь и продолжила своё щебетание. Это было настолько необычно для неё, что не ускользнуло бы от внимания даже самого невнимательного. Но уж точно не от Никитки. И хотя он заранее знал, что Катерину навряд ли когда получится сосватать за себя, всё ж решил убедиться, не подвело ли его чутьё. Не подвело. Но будучи человеком по природе не злобливым, обиды он не затаил и даже подумал, что это первый мужчина, который приглянулся Екатерине. А зашёл он и вовсе за тем, что б сказать дружку своему, что ехать с ними собрался Кирюха, его двоюродный брат. Дома ему не сидится, а тем более, раз уж они в Холмы по дороге заезжать будут, то надо Кирюхе к бабке родной зайти, да гостинцев от родителей передать, да разузнать как она там поживает, да про своё житьё порассказать. Бабке той было лет уж под сто. Была она подслеповатая, жила хоть и одна, но к ним переезжать не хотела, а хотела закончить жизнь в том доме, который ей муж её построил и где она столько детей да внуков воспитала. Сказать это всё он не успел. Во дворе залаял пёс, на крыльце затопали ногами, отряхивая снег, хлопнула дверь в сенях, в дверь постучали и в дом вошли староста и его сын.

– Здравствуйте!– с порога в голос сказали оба.

– Здравствуйте! – в разноголосицу ответили все, кто был в доме.

– Проходите, присаживайтесь за стол, подкрепитесь с дальней дороги! – сказал с печи отец.

– Спасибо, не откажемся, – ответил староста глядя на него. Скинув полушубок и стянув меховые сапоги – подошёл к хозяину, – слышали мы, что медведь тебя сильно помял, вот приехали попроведовать. Как ты здесь?

– Да как видите, оклемался уже малёхо. Если бы не Молчун, может, и ноги бы не унёс.

– Знаем про то. Спасибо тебе добрый человек, – обратился староста к меняле, – хоть вы народ и бродячий, а никогда мимо горя нашего не проходили. Чем отблагодарить Вас можем?

– И Вам спасибо, – Молчун встал с табурета, было видно, что он засмущался. Староста был человеком очень серьезным, и каждое его слово было на вес золота. – Любой из нас поступил так же, а большей благодарности, чем оказала эта семья и быть не может. Я у них отлежался, сил поднабрал. День – два и снова в дорогу. Услышав эти слова, Катерина вздрогнула. Никто этого не заметил, все смотрели на старосту.