Таинственный мистер Кин
Шрифт:
– Джерард, я уже иду, – сказала она спокойным, бесстрастным голосом. – Мы здесь с мистером Саттерсвейтом беседовали.
Женщина вышла из комнаты. Мистер Саттерсвейт последовал за ней. В коридоре он обернулся и, увидев выражение лица шедшего за ними Джерарда Эннесли, подумал: «Ревнует, бедняга. А что ему еще делать, если у него такая очаровательная жена?»
В гостиной горел яркий свет. Как только Мейбель Эннесли вошла в комнату, Мадж и Дорис Коулз набросились на нее с упреками:
– Мейбель, ты – чудовище. Мы тебя ждем, а ты даже не
Женщина села на низенькую скамеечку, взяла на гитаре аккорд и запела песню о любви, которую все тут же и подхватили.
«Боже мой, сколько же идиотских песен создано о страстных чувствах к какой-то маленькой «крошке»!» – слушая их пение, подумал мистер Саттерсвейт.
Хотя это и не был старомодный вальс, но синкопированные звуки, издаваемые гавайской гитарой, все же трогали его душу.
Воздух в комнате посерел от дыма сигарет. Ритм мелодии становился все быстрее и быстрее.
«Ни тебе приятной беседы, ни хорошей музыки, ни покоя», – подумал мистер Саттерсвейт.
Неожиданно Мейбель Эннесли прервалась и, с улыбкой посмотрев на него, запела «Лебедя» Грига:
– «Мой лебедь, лебедь белоснежный…»
Это была любимая песня мистера Саттерсвейта. Особенно ему нравились последние строки, в которых выражалось искреннее удивление: «Так неужели ты всего лишь лебедь? Всего лишь лебедь?»
После того как музыка стихла, а хозяин дома с задумчивым видом принялся перебирать струны гитары, Мадж предложила всем по бокалу легкого коктейля. После выпивки гости стали желать друг другу спокойной ночи. В этот момент Джерард Эннесли незаметно выскользнул из гостиной.
Мистер Саттерсвейт вышел в коридор и, церемонно раскланявшись перед миссис Грехэм, пожелал ей спокойной ночи. В свою комнату он мог подняться по одной из двух лестниц. Одна из них была совсем близко от него, а другая – в конце коридора. Мистер Саттерсвейт решил воспользоваться дальней, поскольку по другой уже поднимался мистер Джерард Эннесли, а следом за ним – мать и сын Грехэмы.
– Мейбель, ты бы взяла гитару с собой, – сказала Мадж. – Завтра вы уезжаете рано. Вдруг в спешке забудешь.
– Пойдемте, пойдемте, мистер Саттерсвейт! – бесцеремонно схватив пожилого джентльмена за руку, воскликнула Дорис. – Кто рано встает, тому… Ну и так далее.
Мадж подхватила его под другую руку, и они втроем под звонкий смех Дорис направились по коридору. У лестницы они остановились и стали ждать мистера Дэвида Кили, который шел вслед за ними и выключал по пути свет. Вчетвером они поднялись на второй этаж и, попрощавшись, разошлись по комнатам.
На следующее утро мистер Саттерсвейт, одевшись к завтраку, уже собирался спуститься в столовую, как кто-то тихонько постучал в его дверь. Дверь тут же распахнулась, и на пороге появилась бледная как смерть Мадж Кили. Он вся дрожала.
– О, мистер Саттерсвейт! – выкрикнула она.
– Дорогая моя, что произошло? – спросил он и взял девушку за руку.
– Мейбель!.. Мейбель Эннесли!..
– Что? Что с ней?
Он
– Она… – с трудом выдавила из себя девушка. – Она… сегодня ночью повесилась! На двери своей комнаты. Боже мой, какой ужас!
Мадж Кили, не в силах сдержать слез, зарыдала.
«Мейбель Эннесли повесилась! – в ужасе подумал мистер Саттерсвейт. – Не может быть! Просто невероятно!»
Он сказал девушке слова утешения и выбежал из комнаты. Первым, кого мистер Саттерсвейт встретил внизу, был хозяин дома. Тот пребывал в полной растерянности.
– Мистер Саттерсвейт, я уже позвонил в полицию, – сообщил мистер Кили. – Это же необходимо было сделать. Так мне и врач сказал. Он только что закончил осмотр трупа. Боже мой, какой ужас! У Мейбель наверняка было какое-то горе. Иначе она не покончила бы с собой. Помните, какую странную песню она пела вчера вечером? Кажется, о лебеде. Да-да, о нем. А ведь она сама напоминала лебедя. Только не белого, а черного.
– Да-да, вы правы.
– Песня лебедя… – задумчиво повторил Дэвид Кили. – Это же свидетельствовало о ее настроении.
– Видимо, так, – сказал мистер Саттерсвейт и, колеблясь, спросил: – А я могу увидеть…
Хозяин дома сразу понял, что хотел увидеть его гость.
– Да, пожалуйста, – ответил он. – Совсем забыл, что вас это должно интересовать.
Дэвид Кили, сопровождаемый мистером Саттерсвейтом, поднялся на второй этаж. Ближнюю к лестнице комнату занимал Роджер Грехэм, а ту, что напротив, – его мать. Дверь в комнату миссис Грехэм была приоткрыта, из нее струился табачный сизый дым.
Мистер Саттерсвейт удивился. Он и не думал, что пожилая женщина курильщица, да еще такая заядлая.
Они прошли почти весь коридор, и мистер Кили вошел в предпоследнюю комнату.
Комната оказалась небольшой. В ней кое-где лежали предметы мужского туалета. С крюка двери смежной комнаты свешивался обрывок веревки, на кровати лежало тело Мейбель Эннесли. На ней было все то же платье из синего шифона, с рюшами и складками, напоминавшими птичье оперение. Взглянув на лицо покойной, мистер Саттерсвейт тотчас отвернулся и больше на него не смотрел.
– Она была открыта? – указав на дверь, из которой торчал крюк, спросил он.
– Да. Во всяком случае, так сказала горничная.
– Эннесли спал здесь? Неужели он ничего не слышал?
– Говорит, что ничего.
– Невероятно, – задумчиво произнес мистер Саттерсвейт и посмотрел на лежавший на кровати труп. – Где он сейчас?
– Кто, Эннесли? Внизу. С доктором.
Они спустились вниз и увидели в холле только что прибывшего полицейского. Мистер Саттерсвейт с удивлением узнал в нем своего давнего знакомого инспектора Уинкфилда. Инспектор вместе с врачом поднялись в комнату супругов Эннесли. Через несколько минут полицейский попросил всех собраться в гостиной.