Таинственный сад
Шрифт:
— Сад не был бы жив, если бы ты этого не сделал, — сказал Дикон. — А я все думал…
— Я рад, что ты это делал, — сказал Колин. — Ты уж сумеешь сохранить тайну.
— Сумею, сэр, — ответил Бен. — И больному человеку легче будет пройти в калитку.
На траве возле дерева лежал садовый скребок, который уронила Мери. Колин протянул руку и поднял его; на лице его появилось странное выражение, и он начал скрести землю. Его худая рука была слаба, но скоро он сунул конец скребка в землю и поднял немного; все следили за ним, а Мери даже притаила дыхание.
— Ты можешь это сделать! Ты можешь! — говорила она про себя. — Можешь,
В круглых глазах Дикона светилось пылкое любопытство, но он не говорил ни слова. Бен тоже смотрел с интересом. Колин продолжал копать и, выкопав несколько комков земли, радостно обратился к Дикону на йоркширском диалекте.
— Ты сказал, что я скоро буду здесь ходить, как другие люди… и потом сказал, что я буду копать. Я думал, что ты сказал это, чтобы утешить меня… Сегодня только первый день, а я уже ходил, и вот я копаю!
У Бена опять от изумления открылся рот, когда он услышал это, но потом рассмеялся:
— Похоже на то, что у тебя ума довольно, настоящий йоркширец! И копать начал! А не хочешь ли посадить что-нибудь? Я могу принести тебе розу в горшке.
— Поди принеси! — сказал Колин, усердно копая. — Скорее!
Все действительно сделалось скоро. Бен побежал, забыв про свой ревматизм; Дикон взял свой заступ и вырыл ямку побольше и поглубже, чем это мог сделать Колин своими слабыми руками; Мери побежала и принесла лейку. Когда Дикон вырыл ямку поглубже, Колин продолжал подбрасывать рыхлую землю, потом взглянул на небо, весь раскрасневшийся и оживленный.
— Я хочу сделать это раньше, чем солнце совсем зайдет, — сказал он.
Мери подумала, что солнце остановилось на несколько минут именно ради этого. Бен принес из оранжереи розу в горшке, ковыляя по траве так быстро, как только мог. Он стал на колени подле ямки и разбил горшок.
— Вот она, мой мальчик, — сказал он, подавая Колину растение, — посади ее сам в землю, как делает король, когда приезжает на новое место.
Худые, бледные руки Колина слегка дрожали и румянец на лице вспыхнул ярче, когда он опустил розу в землю и держал ее, пока Бен засыпал яму и укреплял растение. Мери вся подалась вперед, стоя на четвереньках.
— Посадил! — сказал, наконец, Колин. — А солнце еще только садится… Помоги мне встать, Дикон. Я хочу стоять, когда оно зайдет. Это надо так… это волшебство!
Дикон помог ему встать, а «волшебство» — или что-то другое — придало ему столько силы, что, когда солнце совсем скрылось и кончился этот удивительный, чудесный день, Колин стоял, с а м с т о я л н а н о г а х и смеялся.
…Когда они вернулись в дом, доктор Крэвен уже ожидал их там. Он начал уже было подумывать о том, не благоразумнее ли будет послать кого-нибудь осмотреть дорожки в саду. Когда Колина внесли обратно в его комнату, доктор серьезно поглядел на него.
— Ты не должен был оставаться там так долго, — сказал он. — Тебе не следует переутомляться.
— Я вовсе не устал, — сказал Колин. — Это меня вылечило. Завтра я выйду и утром и после обеда.
— Не знаю, позволю ли я это, — ответил доктор Крэвен. — Я боюсь, что это будет неблагоразумно.
— Будет неблагоразумно мешать мне, — очень серьезно сказал Колин. — Я пойду.
Даже Мери заметила, что одна из ярких особенностей характера Колина была та, что он вовсе не подозревал, как груба была его манера распоряжаться людьми. Он как будто всю свою жизнь прожил на пустынном острове и, так как
— Почему ты на меня так смотришь?
— Я думаю о том, как мне жаль доктора Крэвена.
— И мне его жаль, — сказал Колин спокойно, но не без некоторого удовольствия, — ведь он теперь не получит Миссельтуэйта, потому что я не умру.
— Конечно, мне и поэтому жаль его, — сказала Мери, — но я думала о том, как, должно быть, противно быть целых десять лет вежливым с таким мальчиком, который всегда груб. Я бы этого никогда не сделала!
— Разве я груб? — невозмутимо спросил Колин.
— Если бы ты был его сын и он умел бы драться, он бы побил тебя, — сказала Мери.
— Но он не смеет, — ответил Колин.
— Да, не смеет, — ответила Мери, беспристрастно обсуждая вопрос. — Никто никогда не смел сделать ничего такого, что тебе не нравится, потому что ты собирался умирать… Ты был такой жалкий.
— Но теперь я уже не буду жалкий, — упрямо заявил Колин. — Я не позволю людям думать, что я жалкий! Ведь я сегодня днем сам стоял на ногах!
— Ты всегда делал все по-своему, и оттого ты такой странный, — продолжала Мери, как бы думая вслух.
Колин обернулся к ней и нахмурился.
— Разве я странный? — спросил он.
— Конечно, — ответила Мери, — очень странный. Но ты не сердись, — добавила она спокойно, — потому что и я тоже странная, и старый Бен тоже. Но я теперь не такая странная, как была прежде, когда я еще не умела любить людей… и прежде, чем я нашла сад.
— Я не хочу быть странным, — сказал Колин. — И не буду, — добавил он, нахмурившись, решительным тоном.
Колин был очень гордый мальчик. Он некоторое время лежал молча, думая о чем-то, и потом Мери увидела, как на лице его появилась милая улыбка, преобразившая все его лицо.
— Я больше не буду такой странный, — сказал он, — если буду ходить каждый день в сад. Там есть что-то волшебное… хорошее, понимаешь? Я уверен, что есть!
— И я тоже, — сказала Мери.
— Знаешь, если даже там не настоящая волшебная сила, — сказал Колин, — то мы можем… вообразить… будто она там есть… Ч т о-т о т а к о е есть там?
— Это волшебная сила, — сказала Мери, — но не злая…
С тех пор они стали называть это волшебной силой; и казалось, что произошло действительно нечто волшебное в это удивительное, лучезарное, чудесное лето! Что за перемены произошли в саду! Сначала казалось, что маленькие зеленые острия никогда не перестанут пробиваться вверх из земли, из травы на грядках, даже из щелей в стенах. Потом на зелени стали показываться почки; почки начали развертываться, и показались разные цветы: все оттенки голубого, все оттенки пурпурового, все переливы малинового. Ирисы и белые лилии целыми снопами подымались из травы, а зеленые альковы были полны синих и белых колокольчиков и голубков.