Так было
Шрифт:
Лукьяныч несказанно обрадовался, узнав однорукого солдата, который однажды едва не прибил его костылем. Проворно протиснулся к старому знакомому, ощерил в улыбке прокуренные зубы, разгладил бороду.
— Как живешь, дед?
— Мне теперича не жизнь, а сплошной праздник, — важно начал Лукьяныч.
— Это почему же так? — полюбопытствовал кто-то.
Старик только того и ждал. Расправил плечи, набрал полную грудь воздуху и с жаром заговорил:
— Я, почитай, именинник. Ванюху моего, сына, значит, к Герою представили, к Золотой Звезде.
— Ну?
— Здорово!
— За что?
— Разведчик
— По-немецки? — спросил однорукий, улыбаясь.
— Чего по-немецки? — не понял Лукьяныч.
— Да Иван с фрицем-то объяснялся.
— С чего бы это? Иван-то, поди, русский. По-русски и разговаривает…
Солдаты покатились со смеху. Лукьяныч понял свою ошибку, хотел поправиться, да ему помешал звонок.
— По местам! — крикнул кто-то.
На сцену вышли руководители района и несколько прославленных фронтовиков.
Поднялся райвоенком Лещенко. Объявил открытым собрание инвалидов войны и предоставил слово бывшему комиссару полка Рыбакову.
В зале сразу стало очень тихо. Василий Иванович вышел из-за стола, подошел к краю сцены. Ловким, быстрым движением одернул гимнастерку, засунул пальцы рук под широкий ремень, разогнал по бокам гармошку складок. Скользнул взглядом по лицам собравшихся.
— По справедливости здесь следовало бы выступать бывшему комбату Андрею Федотову. — Рыбаков показал на смущенно покрасневшего Андрея. — Но он отказался. Батальоном в бою командовать мог, придумать вот это собрание тоже сумел, а от речи отказался. Это к слову. Теперь о деле. У нас в райцентре почти триста инвалидов. Все они мужественно и стойко дрались с врагом, полили своей кровью родную землю. Честь им за то и слава. Только кое-кто думает, будто на этой славе можно век прожить. Пальцем о палец ударить не желают. Месяц за месяцем отдыхают да бражничают. Мы, мол, свое отвоевали. А есть и такие, что нашивками да медалями норовят прикрыть совсем неблаговидные дела — спекулянтство, барышничество, хулиганство. Женщины и детишки надрываются в работе, а молодые трудоспособные мужики по чайным да буфетам отираются, семечками торгуют, табаком спекулируют.
В зале заволновались. Полетели рассерженные выкрики. Рыбаков свел брови к переносью.
— Не ершитесь. Мы здесь все солдаты. Потому обязаны говорить друг другу правду в глаза. Вот я и говорю эту правду вам. А то, что она горька и кое-кому очи щиплет, так в этом повинны вы сами, никто другой. И кончим об этом. Мы пригласили вас не для упреков, не для перебранок. — Помолчал. — Третий год идет война. Каждый день гибнут люди. Наш долг помогать фронтовикам. У нас уйма дел, к которым вы могли бы приложить руки. Скажу об одном из них — о строительстве. В районе
— Доброе дело!
— Согласны!
— Мы-то при чем?
— Давно пора!
— Стройте на здоровье!
— Хватит трепаться, ближе к делу!
— Не возражаем!
Летели и летели выкрики из разных концов зала. И одобрительные, и насмешливые, и недоуменные, и ядовитые. Рыбаков выждал, пока они стихли.
Потом спросил:
— Так, может быть, кто-нибудь всерьез против строительства школы? Если есть такие, пусть выскажутся. Есть такие?
— Нет, — разом гаркнуло десяток глоток.
— Тогда будем голосовать. Кто за новую школу, поднимите руки.
— А у кого их нет?
— Пускай сосед две поднимет, — отшутился Рыбаков. Обвел взглядом зал. — Видите, сколько рук. Вот мы и решили объединить эти руки. По предложению райстроя создается строительный батальон из бывших фронтовиков. Не гудите. Насильно никого не потянем. Только добровольцы. Командиром батальона назначен Федотов. Все бойцы стройбата будут получать деньги с выработки и рабочую хлебную карточку. Батальон будет строить школу. Рабочие и служащие райцентра помогут вам. Все. Отвечать на вопросы будет комбат.
Андрей встал. В зале шумели. Несколько инвалидов, грохоча костылями, прошествовали к выходу. Федотов вскинул руку.
— Товарищи!
В ответ послышалось:
— Наслушались!
— Хватит митинговать.
— Дайте сказать человеку!
— А ну заткнитесь! — загремел вдруг чей-то столь могучий голос, что пораженные фронтовики моментально притихли.
В середине зала выросла огромная фигура в матросском бушлате.
Раздвинув широченные плечи, матрос ткнул перед собой кулачищем и проревел:
— Хватит травить баланду! Я матрос и коммунист. И я говорю: дело придумал сапер. На гражданке я был каменщиком, сейчас тоже буду кирпичи класть. Правда, у меня полноги — деревяшка, да хрен с ней. А здесь, я вижу, немало почти совсем здоровых. Нечего им дрейфовать. Не к лицу. Пиши меня, комбат. Иванов моя фамилия. Старшина второй статьи.
— Верно, братишки! — Рядом с могучим Ивановым выросла гибкая фигура Борьки Лазарева. Он энергично взмахнул единственной рукой. — Верно, кореш! Тут кое-кто позабыл, как хлеб растет. Шинелка-то солдатская, а душонка гадская. И не рычите: могу поименно назвать. Только ни к чему это. Я не безработный, у меня одна рука. Но все свободное от работы время я согласен быть подручным у Иванова. Берешь, братишка?
— Добро! — громыхнул Иванов.
Так началась запись в стройбат.
Записалось сто восемьдесят девять человек.
Назавтра к месту стройки пришли лишь сто шесть.
Через неделю их осталось восемьдесят. Но это были настоящие работяги, у которых в руках спорилось любое дело.
Андрей в кровь растер культю, бегая по поселку. Надо было вооружать батальон инструментами, отвоевывать лошадей, вырвать хоть какие-нибудь стройматериалы. Он похудел, но стал менее раздражителен, чаще смеялся и шутил.