Так бывает… (сборник)
Шрифт:
Гоги только сейчас понял, что ничего не привез Томарико. Он кинулся к сумке и растерялся. Как он хотел хоть чем-то ей угодить, хоть на минутку вызвать ее удивление. Но Томарико ничего и не ждала от Гоги. Он ждала только Его! Своих детей у нее не было, но был крестник – Гоги, единственный и неповторимый. Других детей она крестить отказывалась, даже Ингу.
Манана накрыла на стол и поставила новый чайный сервиз. Она заметила, что чашек только пять, а блюдец шесть, но ничего не сказала – подумала, что разбил ее мальчик чашку по дороге. Ну и Бог с ней. На счастье. А это и есть счастье, когда твои дети сидят за столом с тобой, пьют чай и смеются. Гоги подошел к Томарико, обнял и незаметно положил ей в карман купюру.
Сидели долго, почти до утра.
– Ты счастлив, мой мальчик? Хотя можешь не отвечать. Сам не знаешь…
– Сложно все как-то. Я и не думал, что так все сложно, – Гоги вздохнул. – Таня, она хорошая, но что-то не так.
– Знаю, что не так. Не грузинка она. Говорила тебе про Ларису, а ты: Таня, Таня! Одно счастье – Маргоша есть! Сама замуж ее выдам здесь, или я не Томарико!
И они засмеялись.
Наступило утро тридцать первого. Все суетились, бегали к друг другу то за тем, то за этим. Гоги буквально наслаждался этим шумом, возней, суетой. По всему дому, да что там по дому, по дворам, летали с ума сводящие запахи. Двери вообще не закрывали. А зачем? Просто если что надо, то заходи и ори погромче: «Мне нужны орехи!» Или: «Чеснок остался?»
Инга вытащила Гоги на улицу. Ей надо было всем показать, что приехал старший брат, и если что, то мало не покажется. Мальчишки, которых повыгоняли во двор, притихли и смотрели на гордую Ингу. Посыл поняли правильно. Та, в свою очередь, задрала нос и смотрела свысока.
Праздники пролетели, и отстреляли последние салюты пробками от шампанского. Пора было возвращаться. Мать, вздыхая, собирала коробку: вино, сыр, орехи, хлеб. Хачапури Томарико утром занесет, чтоб свежие. Чуть не забыла: мандарины!
Гоги смотрел на все это с какой-то болью и тоской. Как Таня и ее мать (мать ее) были далеки от этого, от этого простого счастья! Гоги было искренне жаль одних за такую заботу, а других – за неспособность это оценить. Ну все, все! Он больше не будет ждать три года, чтобы приехать еще раз. Институт он окончил, работает, ребенок подрастает. Вот летом уж наверняка они приедут семьёй. Решено. А пока Москва, работы, заботы.
Эх, кто бы знал, что это был последний год, когда мы были одной могучей страной! Великой, несокрушимой, победившей фашизм, освободившей мир! Мешали. Кому-то определенно мешали. 1991 год. Рухнуло все и сразу. Рухнул занавес и страна одновременно. Люди не успели понять, что произошло. Но разум возмущенный как кипел с семнадцатого, так и кипит до сих пор! Всем включили балет! Высокое искусство и есть лекарство – сиди и лечись. Не хочешь лечиться – иди на площадь и ложись под танк. Через несколько месяцев не станет огромной единой страны. Обезумевшие люди пойдут убивать друг друга. Массовые побеги, потеря родного причала. Сотни тысяч людей потеряют свой дом, свое начало, свои корни. Прочно войдет в лексикон слово «беженец» от слова «бежать». Куда? И побежит наш народ в далекие страны – облагораживать, видимо, их загнивающий генофонд. Потекут мозги, красивые женщины и дети – все будущее сразу. Страна упадет на колени и очень долго не сможет встать, в один миг станет предметом шуток «высокоразвитых стран». Сильное, непобедимое государство растащили на куски при помощи продажных тварей и воров. И потребуется очень много лет, чтоб Россия «вспряла ото сна» и указала всем их собачье место. Но это позже, а пока нет науки, нет армии, денег и, собственно, самой страны тоже. Страну разрезали, как пирог, и продали по рубь двадцать за кусок. Кому еще?
НИИ больше не было, равно как «недоумков и иждивенцев». Все сразу стали умными и пошли в торговлю. Торговали всем: в Польшу возили часы и транзисторы, а привозили оттуда кофточки и джинсы «мальвина». А люди-то работали сплошь интеллигентные, с дипломами о высшем образовании, а то и с ученой степенью.
Гоги пошел торговать бензином, точнее, устроился работать оператором
А что? Почет, уважение, связи. Вот так.
А Таня, казалось, ничего и не заметила… писала себе за столом и писала. В ней будто что-то замкнуло. И если она не писала для себя, то, значит, писала для кого-то. И это, слава богу, было еще кому-то нужно и даже приносило какой-то доход.
Короче, жили не тужили. Маргоша росла, теща бренчала, Таня писала научные работы.
Манана и Инга жили плохо. Отключили свет, воду и газ давали по часам. Выручали друг друга, как могли. Выживали. Гоги старался следовать когда-то данному самому себе обещанию: приезжать хотя бы раз в год. Если бы не деньги, которые он высылал матери ежемесячно, они с Ингой бы замерзли зимой. Это была какая-то блокада, созданная мужами высокой политики. Родные люди оказались в разных государствах: СНГ – то ли с Новым годом, то ли говном, непонятно. Зарплаты не платили, но коммунизм так и не наступил. Все понимали, что надо переждать, но что, сколько и когда? На смену вере в светлое будущее, в которое уже никто не верил, пришла вера в разных богов из разных религий. Образовавшуюся пустоту активно заполняли откуда ни пойми образовавшиеся секты. Людям надо во что-то верить, так уж они устроены.
Инга уже училась на первом курсе медучилища. Расцвела буйным цветом – глазам больно! Вчерашние мальчишки, которые дразнили и пуляли из рогатки в попу, видя Ингу, пялились на эту самую попу и краснели. Они спорили «на слабо», кто пригласит ее в кино.
Инга была особенная, не такая, как все девчонки. Было в ней что-то манящее, зовущее, даже немного порочное. У нее были белая кожа, зеленые глаза и светло-каштановые волосы. Инга надевала туфли на каблучках на тонкие, узкие ступни, и они превращались в хрустальные статуэточки. Она ходила на этих статуэточках и бренчала: дзинь-дзинь. Сердца пацанов ухали в ответ, и в воздух поднимались невидимые флюиды, которые чувствуешь безошибочно только в юности.
Мать, провожая ее в училище, долго улыбалась, глядя в окно, вздыхала, думала о своем, а потом быстро убегала на работу. Работала она тоже почти бесплатно, но зато с удовольствием и с душой, а это главное.
Манана была еще очень даже привлекательной. Женщина, когда ей к пятидесяти, похожа на очень спелый фрукт: наливной, ароматный, вобравший в себя все соки земли и генетическую информацию мира. Вот еще чуть-чуть – и все! Кожа начнет морщиться, как на залежавшейся черешне, она вроде еще сладкая, но не так аппетитно выглядит. Еще чуть-чуть – и появится горьковатый вкус испорченного продукта. Но если правильно сохранять, то черешня скукожится, засохнет, но останется все-таки лакомством, даже приобретет новый вкус (но это на любителя), а если неправильно, то на выброс. Берегите женщин! Сохраняйте их правильно!
Таня превратилась в девочку с морщинками: тот же хвостик, очки, но бесконечная усталость. Она вообще не касалась хозяйства и плохо понимала, чем, собственно, отличаются щи от борща. Все хозяйство вела мать. Маргоша ходила во второй класс, была бандиткой и непоседой, но училась на отлично. Гоги по-прежнему работал на АЗС. Его все устраивало: сутки на работе, трое дома, а иногда – наоборот. Он много читал. Его единственной обязанностью по дому была добыча продуктов, хотя в магазинах ничего, кроме сливочного масла, не предлагалось, теща говорила: «Иди и купи». Тогда не было такого понятия, как супермаркет, и кооперативные магазины только зарождались, зато были «Молочный», «Овощной», «Булочная-кондитерская». У Гоги были везде свои люди. Вроде как Советского Союза уже не было, а терминология осталась: блат, дефицит, из-под полы… последний так вообще неразгаданный и непереводимый ребус для иностранцев. «Свои люди» – это очень важно во все времена, во всех странах и цивилизациях! Мясо без жил, овощи только свежие, а бананы так вообще желтые. В СССР бананы продавали только зеленые, их надо было заворачивать в газету, класть в пакет, пакет – в шкаф (вообще как кощеева смерть) и ждать!