Так и было

Карасева Вера Евгеньевна

А в Ленинград тем временем медленно, но уверенно шла весна, и жить становилось легче. В город привезли продукты и огородные семена; оттаял водопровод; загорелось, сначала слабо, потом ярче, электричество; заработали бани, и, как в том стихотворении, «звенящий, гремящий, совсем настоящий» пошёл ленинградский трамвай. В общем, назло фашистам, город-герой не только не покорился врагам, но упорно налаживал свою жизнь.

Я очень соскучилась по Кирюшке и однажды весенним солнечным днём отправилась её проведать. На душе было тревожно: я не видела Киру больше месяца,

и за этот срок в осаждённом городе чего только не могло произойти. Но, к счастью, ничего дурного не случилось.

Подходя к дому, я ещё издали увидела Кирюшку. Она сидела возле парадного и держала на руках Леночку.

— Гуляем! — весело сообщила мне Кира и добавила гордо: — Смотрите, Леночка уже сидит.

В самом деле, одетая в тёплую кофточку и капор, Леночка сидела у Киры на коленях.

— Вот видите! Совсем поправилась Леночка, ликовала Кира. — А вы говорили: «Не справишься, в ясли её отдай». Ведь говорили, верно?

Я молча обняла Киру.

РАЗГОВОР О ПУШКИНЕ

Впереди оставалось всего несколько человек, но Серёжа так сильно озяб, что готов был всё бросить и уйти. В это время стоявший уже у самого крана молодой солдат вышел из очереди, подошёл к Серёже и сказал:

— Становись на моё место и бери воду. Живо!

Ледяная струя ударилась о дно Серёжиного бидона.

Через минуту Серёжа поставил бидон на санки и повёз по улице.

У своего парадного он остановился передохнуть. Сунул в рот окоченевшие пальцы и подул на них, стараясь хоть немного согреть.

Кто-то положил ему руку на плечо. Серёжа обернулся и увидел того же самого солдата. Солдат поставил своё ведро на тротуар и сказал:

Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз…

— Кто это написал, знаешь? — спросил он Серёжу.

Тот молчал.

Ему было странно и даже обидно, что в такой страшный холод, когда от боли сводит руки и ноги, можно читать стихи да ещё спрашивать, кем они написаны.

— Это Пушкин сочинил. Про петербургскую зиму, — сказал солдат.

— Пушкину хорошо было сочинять, ведь тогда в Петербурге блокады не было, — непослушными от мороза губами сердито пробормотал Серёжа.

Из глаз его выкатились две колючие, едкие слезинки, поползли по щекам и замёрзли.

Солдат подхватил ведро и Серёжин бидон.

— Тебе на какой этаж? — спросил он и, не дожидаясь ответа, бегом пустился по лестнице.

Серёжа, громыхая санками, едва поспевал за ним.

В комнате солдат скинул свой бараний полушубок, усадил Серёжу на стул и, стащив с него валенки, стал растирать ему ноги.

Чем теплей становились ноги, тем веселей делался Серёжа и внимательней разглядывал своего гостя.

Это

был ещё совсем молодой солдат с румяным лицом, серыми весёлыми глазами и светлыми, словно выгоревшими на солнце, бровями.

В полушубке он выглядел толстым и неуклюжим, а сейчас, в одной гимнастёрке, оказался худым и подвижным, как мальчишка.

— Горят ноги? — спросил он Серёжу.

— Горят.

— Мать на работе?..

— Ага…

— И сестрёнка моя — тоже. Надо нам к их приходу обед состряпать.

— А ваша сестра где живёт? — поинтересовался Серёжа.

— Да в этом же доме. Этажом выше. Может, ты с нею знаком? Её Клавой зовут.

— Тётя Клава? — обрадовался Серёжа. — Так она же вместе с моей мамой работает, в одном цеху… Значит, вы её брат?

— Родной и единственный, — ответил солдат и вышел из комнаты.

Вернулся он очень скоро с мешком и стал его развязывать, приговаривая:

— Вот, получил сухим пайком: суп — гороховое пюре — раз, копчёное сало — два, сахар и хлеб — три. Сейчас затоплю печурку, а ты поставь на конфорку кастрюлю с водой, а сюда — сковородку.

Печка-времянка скоро запела, затрещала. Сбрызнув веник, Серёжа тщательно подметал пол: ему хотелось, чтобы солдату было уютно и хорошо у них в гостях.

Солдат сидел на полу, подкидывал в печурку маленькие сосновые чурочки и, помешивая жарившееся на сковороде сало, говорил:

— Ты вот сказал, что Пушкину было хорошо, потому что блокады тогда не было. Да разве блокада навек? И страдать нам совсем недолго осталось. Со всех сторон нашей земли собрались вокруг Ленинграда солдаты, чтобы защищать его от фашистов. Разобьют скоро их, прогонят вон, и заживём мы, как и раньше жили: тепло, светло, радостно… Солдат помолчал немного, потом заговорил снова: — А Пушкин всю жизнь свою мучился: в изгнании был, в ссылке жил, друзей самых близких потерял и погиб молодым… На дуэли его царские холуи убили. А какие стихи писал! Как город этот любил Александр Сергеевич!

— Я тоже люблю Ленинград, — сказал Серёжа.

— Я знаю, — кивнул солдат. — Да разве можно его не любить? Иду я от Финляндского вокзала и думаю: ведь здесь Ленин выступал. А вот там, в Академии художеств, Тарас Шевченко учился. И по Невской набережной Пушкин сколько раз проходил…

— А вы ленинградец? — спросил Серёжа.

— Нет. Я издалека, из Сибири. Воюю под Ленинградом, а в Ленинграде в первый раз. Меня начальник по делу послал и сказал: «Выполнишь задание и до двадцати трёх ноль-ноль будешь свободен…» Закипела вода, сейчас горох кинем.

Солдат покрошил в кипяток две пачки горохового концентрата, бросил туда зарумянившееся сало.

Порезал аккуратными ломтиками хлеб и уложил его на сковороду.

— Обед готов. Тащи посудину, да побольше, — приказал он Серёже.

— Может, подождём маму и тётю Клаву? — нерешительно заикнулся Серёжа.

— Я их подожду, а ты с ними в другой раз пообедаешь. Э, нет, тарелка нам ни к чему…

Он раскрыл буфет, разыскал в нём глубокую миску и до самых краёв наполнил её жёлтым, густым, горячим, как огонь, супом.