Так и было
Шрифт:
И вот оно наступило.
— Все мы должны жить и бороться, — сказал Иван Кириллыч и подошёл к Серёже, держа в руках красный галстук.
Серёжа стоял в белой рубашечке, в синих, отутюженных мамой, брючках, очень худенький, очень бледный и очень счастливый. Конечно, он был немного смущён: так много людей, и все говорили о нём такие хорошие слова. Неужели он и правда их заслужил? Первой попросили выступить его маму. Она сказала:
— Серёжин отец на фронте с самого начала войны. Но мне легче, чем многим, потому что со мной Серёжа — мой сын и мой друг. Я рекомендую его в пионеры и знаю, что он будет настоящим ленинцем.
Потом
Тогда сказала Галя:
— Я тоже хочу что-то рассказать. Однажды зимой мы с Серёжей стояли на улице в очереди за хлебом. Ну и мороз был! Прямо губы сводило. Мы варежками тёрли себе носы, чтобы не обморозить, и мечтали: как получим хлеб, дома напьёмся горячего чаю.
К стр. 156
Но когда мы вошли в магазин, продавщица сказала, что хлеб кончился, и сегодня больше не привезут. Некоторые заплакали. И мне тоже хотелось зареветь. Словно что-то душило меня, слёзы вот-вот побегут. И тут меня тронул за руку Серёжа: «Пойдём!» Такой маленький, а глаза у него были сухие, и плакать он вовсе не собирался. И мне расхотелось тоже. Комок в горле растаял, и я сказала Серёже: «Пойдём скорее! У нас дома есть большой сухарь. Мы его расколем и с ним будем Пить чай». И мы ушли.
Кажется, ничего особенного Галя не рассказала, но когда она кончила, все ей захлопали.
— К борьбе за дело Ленина, за свободу и честь нашей Родины будь готов, пионер Сергей Лавриков! — сказал Иван Кириллыч и повязал Серёже красный галстук.
— Всегда готов! — ответил Серёжа.
Все поздравляли его. В осаждённом Ленинграде в этот день одним пионером стало больше.
ПИСЬМО
Кто-то постучал, и Галя отворила дверь. На площадке стоял их старый знакомый, почтальон, и протягивал письмо.
— От папы! — воскликнула Галя и сжала в руке маленький бумажный треугольничек. Да, это было письмо с фронта, письмо от папы.
Больше двух месяцев не получали они от него ни строчки; волновались, не спали по ночам и плакали тайком друг от друга. А сейчас Галя держала в руках самое
Через минуту она уже знала, что папа их жив и здоров и послал им в этом месяце четыре письма. Что от них он давно не имеет вестей и день и ночь думает о том, как живут они в осаждённом Ленинграде.
Галя аккуратно разгладила письмо и прочитала ещё раз. Потом она сложила его, спрятала на груди и посмотрела на часы. До маминого прихода с работы оставалось ещё очень много времени. Неужели всё это время мама не будет знать, что от папы пришло письмо?
— Пойду к маме на работу, — решила Галя.
Мамина фабрика была далеко, трамваи не ходили, и Галя знала, что ей придётся долго идти заснеженными улицами. Но сейчас это её не пугало. Она представляла себе, как обрадуется мама, увидев письмо, и ей становилось так весело, что хотелось петь и смеяться.
Во дворе она увидела Вовку. Верный друг вызвался её проводить. Они вышли из своего дома и направились к Невскому проспекту. Долго шли молча, с тоской и обидой смотрели вокруг.
Как сильно изменился их город за эту длинную и страшную блокадную зиму! Разбитые и обгорелые дома, выбитые стёкла, чёрные отверстия от попавших снарядов, воронки на мостовых.
Вот большое красивое здание. До войны в нём была школа, а совсем давно, ещё до революции, женский институт. Сейчас здесь разместился госпиталь. Сюда привозили с фронта раненых и контуженых бойцов… И на этот дом, где лежали больные, беспомощные люди, фашисты тоже сбросили бомбу.
На главной улице Ленинграда, на Невском проспекте, все витрины забиты досками, и в магазинах темно, как ночью на улицах. На Аничковом мосту, что лежит через речку Фонтанку у самого Дворца пионеров, не видно знаменитых коней и их укротителей. Этих громадных коней ленинградцы зарыли глубоко в землю, чтобы в них не попала фашистская бомба или снаряд.
И теперь Аничков мост выглядит пустым и скучным, словно кто-то его обокрал.
Но до реки Фонтанки Галя и Вовка не дошли. Они свернули раньше и вышли на Владимирский проспект. Не успели они пройти по нему и двух кварталов, как завыла сирена… Значит, летят фашистские самолёты. Вовка сказал:
— Может, не будем прятаться?
Галя вздохнула:
— Мне тоже не хочется. Да ведь я маме слово дала…
И они вошли в ворота большого дома. На стене была нарисована стрелка и под ней надпись: «В убежище!» В этом убежище они просидели около часа, и Галя успела два раза прочесть папино письмо.
Сначала тихонько про себя, а потом вслух для Вовки. Вовка слушал, нахмурив брови, а потом сказал:
— Очень тихо они воюют. Если бы я был на фронте, я бы воевал не так. Я бы день и ночь бил фашистов. Я бы ни одной минуты покоя им не дал.
— А ты думаешь, наши солдаты им покой дают? Ого! — сказала Галя. — Пошли. Отбой.
Они опять шли по улице и опять не могли оторвать глаз от покалеченных и разбитых домов. Вот на этом углу совсем ещё недавно стоял небольшой двухэтажный дом. Фугасная бомба попала в соседнее высокое здание, а маленький домик снесло воздушной волной, и он превратился в груду кирпичей, железа и деревянных обломков.
— Смотри, — говорит Галя Вовке, — ведь разбиты самые обыкновенные мирные дома. И возле нас так же: в госпиталь попал, в детскую консультацию и в овощную лавку… Если бы ты знал, как я их ненавижу!