Так кто же развалил Союз?
Шрифт:
«Съезд шел к концу. В один из последних дней меня вновь вызвал Ельцин и вручил несколько густо написанных листков: «Вот написал ночью. Надо успеть принять». Это был написанный лично им проект постановления «О разграничения функций управления организациями на территории РСФСР». С трудом разбирая ломаный почерк, я переписал проект на машинке, исправляя в нем неточности терминологии и явные погрешности стиля.
С первого взгляда было видно, что проект носит явно конфронтационный характер. Совет Министров РСФСР выводился из подчинения союзного правительства и передавался в ведение Съезда народных депутатов, Верховного Совета РСФСР. Тем самым рушилась единая вертикаль исполнительной
Куда ведет этот шаг? Подзаголовок постановления - «Основы нового Союзного договора» - успокаивал…
Постановление было вынесено на голосование в последний день работы… Уставшие от заседаний депутаты поверили на слово: все будет нормально».
Так пишет один из главных будущих противников Ельцина. «Конфронтационное» постановление… А что в нем, собственно, конфронтационного? Принята Декларация о государственном суверенитете России. И разграничение полномочий России и Центра вытекает из нее. Понятно, что многие считали: слова о суверенитете так и останутся словами. Ну суверенная и суверенная, суверенитет и суверенитет. Россия и раньше, по прежним советским конституциям, называлась суверенной. Но Ельцин так не считал. Он полагал необходимым сразу же обозначить, что провозглашение суверенитета - это не игра в бирюльки, это реальный шаг к выходу из-под владычества Центра, что тянуть с этим недопустимо.
6 июля1990 года на XXVIII, последнем, съезде КПСС, Ельцин вновь выступил с резкой критикой коммунистической партии и её руководителя Горбачёва. По его словам, перестройка буксует из-за того, что консервативные силы в партии, поначалу занявшие оборону, теперь перешли в наступление, начали борьбу против экономической реформы. Она и сама-то по себе «робкая, половинчатая», тем не менее она «создает реальную угрозу полновластию партии». Нейтрализовать контратаки консервативных сил Политбюро не решилось и не сумело. Провалы следуют один за другим – во внешней торговле, в сельском хозяйстве, в национальной политике, в политике по отношению к армии… А какой ущерб нанесла стране антиалкогольная кампания!
Как полагает Ельцин, выход для КПСС все же есть, трудный, тяжелый, но выход. Это переход к многопартийности. Он неизбежен в демократическом государстве. Различные политические партии в стране постепенно формируются. Не надо препятствовать этому процессу. Что касается самой КПСС, она нуждается в модернизации. Партия должна освободить себя от любых государственных функций. Необходимо ликвидировать первичные парторганизации в армии, в органах госбезопасности, в госучреждениях... Следует изменить само название партии – это должна быть партия демократического социализма, партия парламентского типа.
– Я помню переживания, которые Борис Николаевич испытывал в тот момент, – вспоминает мой собеседник. – Мы с ним сидели вдвоем около полуночи накануне его демарша на съезде. Он был растерян, сильно переживал. Смысл этих переживаний был такой: «Как же так? Я ведь все это глубоко в себя впитал, я столько в это вложил, и сейчас вот должен со всем этим расстаться, со всем этим покончить…»
Впрочем, сам Ельцин в интервью латвийскому журналисту Александру Ольбику рассказывал обо всем несколько иначе:
– Вы спрашиваете, не был ли выход из партии для меня трагедией? Состоял я в ней около тридцати лет, а вступал по убеждению, в то время, когда со смертью Сталина начиналась некоторая оттепель. Настроение было романтично-возвышенное. Но работа в Политбюро, а затем в МГК партии дали мне прозрение: я понял, что роль партии, ее всевластные функции увели народ в сторону. Вот это, пожалуй, и предопределило мое решение. Нет, это не трагедия, а скорее освобождение от ложной религии.
Правда, колебания у него действительно были (он три ночи перед этим «совершенно не спал»), но совсем иного, не психологического характера: правильный ли это будет ход с тактической точки зрения? Его волновало, не потеряет ли он после этого шага доверие российского парламента – Верховного Совета и Съезда. Ведь в парламенте у него было лишь небольшое, легко разрушаемое большинство из демократов, которые, разумеется, его поддержат, и так называемых «лоббистов», чья реакция была непредсказуема.
Однако уже на следующий день, на заседании российского Верховного Совета, выяснилось, что большинство депутатов одобряет его решение.
Вслед за Россией декларации о суверенитете приняли парламенты Молдавии (23 июня), Украины (16 июля), Узбекистана (20 июля), Белоруссии (27 июля), Туркмении (22 августа), Армении и Таджикистана (24 августа)…
Раньше, чем Россия, суверенитет провозгласили республики Прибалтики (Эстония – 16 ноября 1988 года, Литва – 18 апреля 1989 года, Латвия – 28 июля 1989 года) и Грузия (26 мая 1990 года).