Так называемая личная жизнь
Шрифт:
Они свернули из длинной передней направо в коридорчик и вошли в маленькую комнату напротив кухни. В этой комнате раньше жила младшая дочь Виссариона - Эгери.
Теперь там стояла знакомая Лопатину мебель, собранная со всего дома. Широкая тахта и одна книжная полка из кабинета Виссариона, туалетный столик из спальни, обеденный стол и два стула из столовой.
– Нигде не топим, а здесь топим печку.
– Виссарион помог Лопатину снять полушубок и, усадив на тахту, сам сел наискось от него на стул.
–
– Это относилось к ордену.
Виссарион немножко, самую чуточку, заикался. Когда он говорил по-грузински, Лопатин не замечал этого, а когда по-русски - замечал.
– Привет тебе из Москвы от Бориса, от Гурского, - сказал Лопатин, вспомнив, как Гурский, тоже давно знавший Виссариона, перед отъездом из Москвы просил: "Чем ч-черт не шутит, если в-встретишь в Тбилиси сванскую башню, которая называется Виссарионом, п-поклонись ему от меня и п-проверь, не догнал ли он м-меня за эти годы по з-заиканию".
Не сван, а кахетинец, Виссарион, сложенный с какой-то особенной каменной прочностью, в самом деле был похож на сванскую башню. Большие ноги, большие руки, широкие плечи, большая голова на крепкой, сильной шее. Таким он был шесть лет назад, таким оставался и сейчас. Только немного полысел и, должно быть, недавно, потому что одной рукой все поглаживал голову, поправляя редкие волосы, прикрывавшие лысину. Наверное, еще не привык к ней.
– Я читал его статьи, - сказал Виссарион о Гурском.
– И твои. Он редко пишет, ты больше.
– А я твои стихи видел осенью в "Известиях".
– Это песня. Ее перевели как стихи, а это песня. Я написал ее на фронте на собственную музыку. Несколько раз ездил на фронт начальником фронтовых бригад. Я теперь служу в нашем комитете по делам искусств.
– Виссарион вздохнул так, что Лопатин невольно улыбнулся.
В былые годы Виссарион не любил служить: говорил, что служба не дает ему писать стихи, почему-то они приходят в голову по утрам, как раз когда надо идти на службу.
– Как Тамара, как дети?
– спросил Лопатин, когда через две двери на кухне послышались женские голоса.
– Все здоровы, - сказал Виссарион.
– Сейчас я позову Тамару. Мы сегодня с ней первый день совсем одни в этой квартире. Наши дети уехали.
И, не став объяснять, куда уехали дети, поднялся, вышел и вернулся, подталкивая перед собой жену, которая, судя по выражению ее лица, совсем не хотела сюда идти. И, только увидев Лопатина, радостно вздохнула и пошла ему навстречу, вытирая руки о фартук.
– Здравствуйте, Тамара, - сказал Лопатин, целуя ее руку. С Виссарионом они были на "ты", а с его женой так с первой встречи и остались на "вы".
– Здравствуйте, мой дорогой, - сказала она, целуя его в лоб.
– Вы даже не знаете, как я вам рада! Виссарион, негодяй, вытащил
Она говорила все это с какой-то материнской одновременно и радостью и печалью. И, глядя на Лопатина, стиснув руки, незаметно для себя тихонько поламывала пальцы.
Ее прекрасное, тонкое лицо похудело и заострилось. Огромные черные глаза казались еще огромнее от набежавшей под ними синевы.
"Да, вот кто переменился за эти годы, - подумал Лопатин.
– Вот на ком сразу видно, что на эту семью обрушилась война!"
– Как ваша девочка? Она теперь уже большая, - спросила Тамара, продолжая смотреть на Лопатина своими прекрасными печальными глазами.
– Скоро шестнадцать.
– А где она?
– Сейчас в Омске, у моей старшей сестры.
– Это хорошо, это далеко. А как ваша жена?
– спросила Тамара.
Виссарион приезжал в Москву всегда один, она не бывала с ним и знала и о девочке и о жене Лопатина только со слов мужа. И хотя не было никаких причин не сказать ей все как есть, что-то остановило Лопатина от прямого ответа. В грузинских семьях редко расходится, особенно когда есть дети, а если это все-таки происходит, относятся к этому как к трагедии.
И Лопатину почему-то не захотелось говорить сейчас этой женщине, с ее и без того печальными глазами, правду о себе и своей жене.
– Она в эвакуации, - сказал он вместо этого.
– В Ташкенте.
– Тоже хорошо, далеко, - сказала Тамара.
И когда она во второй раз сказала "далеко", он подумал, что еще недавно, пока не началось наше наступление, Тбилиси от фронта отделял всего только Крестовый перевал да еще сотня километров за ним... Путь, который ты собираешься завтра проделать за одни день...
– Очень похудела. Она не больна?
– спросил Лопатин, когда Тамара вышла.
– Нет, не больна, - сказал Виссарион.
– Я водил ее к врачу, он говорит, что не больна, просто...
– И, не договорив, что "просто", спросил, на сколько Лопатин приехал в Тбилиси.
Лопатин объяснил, что завтра утром едет через Крестовый перевал догонять наступающую армию.
– Да, слава богу, наступаем, - сказал Виссарион.
– Когда немцы осенью оказались на Эльбрусе, я каждый раз с ума сходил, когда думал об этом. Они уже на Кавказском хребте, а сзади - Турция! Иногда казалось, что стоишь в коридоре между двумя стенками и упираешься в одну руками, в другую - спиной, и, если одну руку отпустишь, все на тебя упадет. Я, конечно, не военный человек...
– Все мы не такие уж военные, - махнул рукой Лопатин.
– Объясни, пока Тамара не вернулась: где дети, что с ними?