Так называемая личная жизнь
Шрифт:
– Сего не ведаю, как и многого другого.
– Ефимов снял пенсне и, положив его на стол, обнял Лопатина.
– Будьте живы и здравы. Если найдет блажь и напишете письмо, буду рад.
– И добавил на "ты": - Уходя через ту дверь представлять то, одному, второму, третьему недосуг.
И хотя они были ровесники, по-стариковски подтолкнул Лопатина рукой в спину.
Уже выходя из комнаты через заднюю дверь, которой он сначала не заметил, Лопатин услышал голос Ефимова:
– Прошу прощения, товарищи офицеры, что заставил вас ждать.
17
Василий Иванович, ворча себе под нос, натягивал над "виллисом"
– Чем недовольны, Василий Иванович?
– спросил Лопатин.
– Всем довольный. Дождь будет, - отозвался Василий Иванович.
– Далеко ли?
– спросил он, увидев, что Лопатин сел на переднее сиденье.
– Сначала до штаба фронта, - сказал Лопатин.
– А он там же?
– Нет, переместился. Но посоветовали ехать до прежнего места, там теперь штаб тыла, зайду - сориентируют. Пока мы с вами к танкистам ездили, у нас редактор сменился.
– И кого теперь на его место?
– равнодушно спросил Василий Иванович.
– Генерала Никольского.
Василий Иванович молчал, вспоминая известных ему генералов. Работал он в Наркомате обороны давно и знал многих. Объехав плохо затрамбованную на дороге воронку от бомбы, сказал:
– Не слыхал про такого. А нашего куда же?
– Думаю, на фронт.
– Скорей всего, - согласился Василий Иванович.
– У него и при московской работе как шило в заднице - только б куда поехать.
О начальстве он отзывался грубо, но судил по справедливости.
– А меня в Москву вызывают.
– Пора, - сказал Василий Иванович.
– Фотографы уже по два раза в Москву смотались, а мы все ездим.
– Он недолюбливал фотокорреспондентов за то, что они, по его мнению, часто зазря останавливали машину, как будто им позарез надо, а потом снимков, из-за которых останавливались, в газете как не бывало!
– Такое уж у них дело, - сказал Лопатин.
– У них одно дело: чего поняло отснять - и домой. Может, нам в штабе тыла заправиться - и прямо в Москву?
– Нельзя. Мне в телеграмме приказано не ехать, а лететь.
– А какая вам нужда лететь? Если с рассвета выедем - за два дня в Москве будем.
– Я бы рад, - сказал Лопатин, - но в телеграмме приказано мне лететь, а вам с машиной - оставаться. Вместо меня Гурский прилетит, будете ездить с ним. Возможно, потом и я вернусь. Свезу от вас письмо в Москву и вам привезу, - сказал Лопатин, хорошо понимая, как испортил настроение Василию Ивановичу. У него была там семья, всю войну не уезжавшая из Москвы: жена, вдовая дочь и двое внуков, и за последние две недели по его вопросам, вроде: "Еще чего-нибудь написать хотите?" или: "Что, опять к этому же поехали, у которого уже были?" - Лопатин чувствовал, что Василий Иванович недоволен, поездка, на его взгляд, затягивалась.
– Что ж письма, - сказал Василий Иванович.
– Другое дало, если б сам туда и обратно вернулся.
За его словами была привычка к тому, что расстояний не существует было бы горючее.
Сказав это, он замолчал и, застряв в возникшей из-за колонны грузовиков пробке, сидел, навалившись на руль, и думал.
– Вот вы говорите - вам лететь, - сказал Василий Иванович, когда они выбрались из пробки.
– А мне с Гурским ездить. А генерал, когда вызывал меня к себе, чтоб с вами ехать, другое говорил.
– Что ж он вам говорил?
– полюбопытствовал Лопатин,
– Приказ принять новую машину, чтоб с вами поехал и с вами вернулся. А теперь вопрос: зачем оставлять машину Гурскому? Что он, себе тут "виллиса" не достанет? Гурский - он чего хочешь достанет. А я бы вас как привез, так и отвез. Побудете в Москве и опять со мной поедете. Тем более мы годки!
Василий Иванович притормозил и поехал медленной, словно молчаливо приглашая Лопатина, пока не поздно, передумать. Наверно, в нем говорило не одно только желание повидаться с семьей. Они и в самом деле были одного года рождения и за эту поездку проверили друг друга в разных обстоятельствах, чего может и чего не может ждать каждый от другого.
– А когда Гурский прилетит, не написано?
– спросил он, поняв но молчанию Лопатина, что отмены сказанному не будет.
– Не написано. Возможно, я прилечу, а он вылетит. А вы пока тут немного отдохнете.
– Тут отдохнешь! С машиной делов хватит через голову. Василий Иванович был сердит, а в таких случаях "делов" с машиной у него всегда было "через голову", хотя на поверху она с любой момент оказывалась на ходу.
Лопатин вспомнил, как редактор в ответ на просьбу о вызове Ники сказал: "Думаю, что еще успею помочь тебе". Тогда эта фраза прошла мимо ушей, а сейчас вспомнилась в ее настоящем значении. Он подумал о своих тетрадях, лежавших в сейфе редактора. Где они теперь? В них не было ничего или почти ничего такого, о чем в минуты откровенности бы говорили бы между собой корреспонденты. Но чтобы эти тетрадки валялись без призора и попали на глаза кому-то чужому - не хотелось. Редактор только однажды, после поездки на Курскую дугу, где они целую неделю были рядом, поинтересовался тем, что записывает Лопатин в своих тетрадях. Дело было под утро, газета прочитана от доски до доски и уже печаталась, но ложиться спать, пока не вышел номер, не было в заводе, и Лопатин прочел редактору вслух два десятка страниц.
– Только и всего?
– спросил редактор, когда Лопатин дочитал все, во что уместилась их общая неделя на фронте.
– Не все, конечно, пишешь. Но то, что пишешь, - точно. Могу подтвердить.
– Кончится война, подтвердишь, - полушутя, полусерьезно сказал Лопатин.
Так где же все-таки теперь эти тетрадки?
В штабе тыла, куда приехали к середине дня, Лопатину дали новый адрес штаба фронта и сказали, что завтра в Москву пойдет "Дуглас" командующего воздушной армией. Но чтобы Лопатина посадили на самолет командующего, требуется личное разрешение, а командующий - в штабе фронта.
В штаб фронта из-за пробок и объездов добрались под вечер.
Узнав у коменданта, где стоят корреспонденты, Лопатин разыскал их дом, но на месте никого не было. Только во дворе копался в неисправном "виллисе" водитель корреспондента Информбюро, сказавший, что тот ушел, но вот-вот будет. Настроившись переночевать здесь, Лопатин попросил водителя передать, что съездит на узел связи и вернется.
Чем черт не шутит, там, на узле, могла быть и еще какая-нибудь телеграмма, да и подлинник той, где вызов в Москву, надежней иметь на руках, прося места на самолет. Все это был уже хорошо знакомый за войну корреспондентский быт. На отношение к себе жаловаться не приходилось, но и о формальностям забывать не следовало - себе дороже.