Так плохо, как сегодня (сборник)
Шрифт:
Я позвонила высокому начальнику, заместителю Ермаша, и пожаловалась:
– Я – сценарист, а мне не дали билет в Кремль.
– Вы хотите, чтобы я отдал вам свой? – спросил заместитель.
– Я хочу попасть на праздник в свою честь, – высокопарно объяснила я.
Начальник подумал и решил:
– У нас тут один грек уехал раньше времени. Попандопулос. Пойдете по его билету?
– А меня пропустят? – испугалась я. Попандопулос – мужчина, я – женщина. Все-таки разница. Охрана задержит.
– На входе вам будет оставлен билет.
– Спасибо, –
Хотя за что спасибо? Я – сценарист победившего фильма. И должна, как лазутчик, ползти под чужой фамилией. Какому-то греку надоело, он решил плюнуть и уехать в свою Грецию, а я на свой праздник.
Можно было обидеться и вообще никуда не ходить. Но тогда я предам свою мечту. Я поступала во ВГИК для того, чтобы однажды через парадный вход войти в искусство и во власть талантом. И вот Кремль. Вот парадный вход. Вот я – с пригласительным билетом на имя Попандопулос.
Охрана смотрит. Читает. Пропускает. Ничего не замечает, у греков все Попандопулосы.
И вот я – в зале. Вот он, праздник жизни. Фуршет.
Все едят стоя. Я оказываюсь против Куросавы. Зрелый японец жует и смотрит перед собой невидящим взглядом. Я с удовольствием задала бы ему пару вопросов, но не знаю японского языка. А он не говорит по-русски. Я немного похожа на японку, но Куросаве это не импонирует. Он в Японии этих японок повидал – и таких, и других, зачем ему еще одна. Куросава косится на пышную русскую красавицу – звезду восьмидесятых годов. К ней тихо стягиваются и наши. Пожирают глазами. Хотят.
От нечего делать я пью целый фужер сухого вина. Вообще я равнодушна к спиртному, но даже сквозь равнодушие ощущаю, что вино прекрасное.
Все начинает мягко плыть, в душе – веселый кураж. Я иду по кругу. Ищу своих. Но свои каким-то образом заняты. Оказывается, прием в Кремле или на другой территории – это место, где делаются дела. Встречаются, знакомятся, примериваются, договариваются, запивают водкой, заедают икрой, обмениваются телефонами.
Я – одинокий волк, вернее, волчица. А еще вернее – собака. Собака без хозяина. Хожу и озираюсь. За мной нет власти. Нет стаи. Я – сама по себе. В одном экземпляре.
Правда, я сценаристка, похожая на японку. Ну и что? Сценаристы славы не имут. Вся слава у актрис. А сценарист – только фамилия в титрах. Кто там ее читает…
И вдруг я вижу: стремительным шагом в зал входит Нинка Сибикина. Время от времени она снимается в кино, в маленьких эпизодах. Но основной ее заработок – другой. Нинка встречается с мужчинами за деньги. Так она зарабатывает на жизнь. Она больше ничего не умеет.
Я обомлела от ее сверкающей красоты. На Нинке платье, похожее на белье. Тонкие лямочки. Сливочные плечи. Платиновые волосы полукружьем падают на щеку. Синие глаза прорезают воздух и меня в том числе. Я стою перед ней, но она меня не видит. Она выуживает взглядом крупную дичь.
Я постояла перед ней и отошла на свое место против Куросавы. Но Куросава куда-то отчалил. Имеет право, его же не приклеили.
Я
Пусть у меня нет такого боевого оперения, как у Нинки, но я тоже себя не на помойке нашла. Я выпила еще и осмелела. И пошла по второму кругу.
Увидела Другого с женой. Жена – спокойная, высокомерная, стильная, похожая на Грету Гарбо в молодые годы. Другой щебечет, немножко суетится, а жена смотрит перед собой надменными глазами. Довлатов говорил в таких случаях: «Лицо – как дамба, взгляд – как угол чемодана».
Я думаю: чего это она такая надменная? И сама себе отвечаю: она уверена в себе. И в Другом. Он готов ради нее на все, даже на преступление, если считать преступлением тот факт, что он присвоил мой билет. Ему все равно, что я об этом подумаю. Мое дело сделано – сценарий написан и поставлен. А с Гретой Гарбо у него все: настоящее и будущее.
Вообще-то мне на Другого тоже плевать с высокой колокольни, я за него не держусь. Но мне бы тоже подошло стоять у хозяйской ноги с лицом как дамба. А не болтаться, как непришитый рукав.
Я шла по залу. Мне понравился высокий худой англичанин. Я вообще люблю высоких худых англичан. Я подошла к нему – просто так, поприветствовать на празднике жизни. Он смотрел над моей головой, вежливо слушал мой английский и ждал, когда я отойду.
Я отошла. Снова выпила. Куда-то перемещалась по косой. Мне бы хотелось, чтобы хоть кто-то в этом зале следил за мной глазами и думал: она лучше всех. Она единственная. Уникальная. Таких больше нет. Посмотрите все.
Но никто не смотрел. Все жевали. Напивались. Приставали. Договаривались.
Мне оставалось одно: найти туалет, так как выпитое вино настойчиво искало выхода. Мочевой пузырь просто трещал от переполненности. Но мне неудобно было поднимать «туалетную» тему. Кремль – это святыня, где работал Ленин, сидел с трубкой Сталин. Сейчас заседает Политбюро.
Я устремилась из зала в дверь, вниз по лестнице, еще дверь, и я на улице.
Большие часы на столбе показывают час ночи. Тепло. Пустынно.
Я остановила поливальную машину. Шофер протянул мне сильную руку, я зацепилась за нее, и он вздернул меня вверх, на сиденье. Тяжелая машина помчалась по Москве. Молодой шофер поглядывал в мою сторону с большим одобрением, но я ни о чем не могла думать. Мой организм буквально вопил и скандалил, требуя свое.
Наконец я выпрыгнула из машины возле своего дома. Шофер довольствовался трешкой.
Поливальная машина ушла. Я поняла, что не добегу до вожделенного туалета. Да и зачем?
Я рванула в кусты. Эти кусты высадила старушка с первого этажа. Я лихорадочным движением успела что-то поднять-спустить, и мощная струя исторглась из меня, с шумом падая на землю, как Ингури ГЭС.
Я мочилась и плакала. Я не была пьяна. Нет. Я была обманута. Праздник жизни, который полагался за большую работу, оказался праздником для других. На нем царили дельцы, бляди и жены бездарностей.