Так задумано свыше
Шрифт:
— Нет, — отрезает Эдвин.
Не верю своим ушам.
— Ты… сегодня занят?
— Я занят и сегодня, и завтра, и всю оставшуюся жизнь, — отчеканивает Эдвин. — Точнее, занят для тебя, для любого напоминания об этой проклятой истории.
— Проклятой? — жалобным голосом спрашиваю я.
— Теперь — да, после всего этого цирка иначе ее не назовешь!
— Это был не цирк! — с мольбой пощадить меня восклицаю я. — Я просто…
— Устроила представление для себя и подружки! — гневно договаривает Эдвин. — А в прошлый раз где она пряталась,
— Перестань, — прошу я. — В прошлый раз Мэгги вообще не было. А вчера… Это я попросила ее, чтобы… — Запинаюсь. Надо рассказать все с самого начала, иначе картина получится искаженной, что лишь усугубит мое и без того плачевное положение. — Пожалуйста, дай мне шанс.
Эдвин не отвечает.
— Давай встретимся, — предлагаю я, неверно истолковав его молчание и чуть воспрянув духом.
— Нет, — спокойным, но убийственно категоричным тоном говорит Эдвин.
— Но почему?! — кричу я, тряся перед собою рукой, будто он может меня видеть.
— Ты посмеялась над самым святым и светлым, что удивительно долго жило во мне, Кэтлин, — наконец оставляя свой холодный тон, с горечью в голосе произносит Эдвин.
Становясь на его место, я вдруг осознаю, насколько гнусной и бессердечной ему кажусь. Мне делается невыносимо тяжко. Кажется, в комнате нечем дышать, хоть и настежь открыто окно в сад.
— Я тебя слишком плохо знал и идеализировал, — продолжает Эдвин. — С каждым днем ты становилась для меня все таинственнее и возвышеннее, а наша встреча — я знал, что дождусь ее, — все желаннее.
Хочу сказать, что и я мечтала о новой встрече, поведать, что приезжала тогда в аэропорт, объяснить, почему так опоздала, но из-за удушающих слез не могу вымолвить ни слова.
— Я и подумать не мог, что под личиной ангела скрывается столь жестокий циник, — произносит Эдвин, и из моей груди вырывается стон отчаяния. — Только, умоляю, больше не надо сцен! — просит он. — Твоими театральными изысками я сыт по горло. Вчера ты была ленивой и самодовольной дамой в перчатках, а сегодня — плачущей страдалицей.
Из меня рвутся рыдания, но я затыкаю рот, чтобы Эдвин больше ничего не слышал. Следовало давно прекратить эту пытку, но я все держу телефонную трубку у уха, находя в своих муках даже каплю противоестественного удовольствия.
— Я согласился бы на новую встречу с тобой, — тише и печальнее говорит Эдвин, — если бы она сулила радость, а не новое измывательство. Летел бы на свидание как на крыльях. — Он мрачно усмехается. — Увы! Сказка закончилась, и самым неприглядным образом. Ждать чудес больше нет смысла, а пытаться что-то соорудить из жалкой кучки пепла просто смешно.
Я уже ничего не вижу перед собой — глаза болят и подернуты мутной пеленой. И тоже простилась с надеждой. Впрочем, где-то в самом дальнем и недоступном уголке души еще тлеет последний уголек и безумно хочется верить, что наступит минута, когда огонь запылает с новой силой.
— Я больше не желаю
Теперь ему самое время бросить трубку, но он почему-то не спешит. Я жду, содрогаясь от беззвучных рыданий.
— Знаешь, я полночи обдумывал, зачем и кому все это было нужно, — добавляет Эдвин. — А под утро понял: таким изощренным способом жизнь доказала мне, что быть мечтателем-романтиком, во всяком случае в наше время, глупо, даже опасно. Верно твердит мой друг…
Мне на ум вдруг приходит мысль, и, боясь, что возможности задать вопрос Эдвину больше не представится, я усилием воли прекращаю реветь и даже вполне твердым голосом торопливо спрашиваю:
— А ты? Сам ты что, совершенно чист и безгрешен?
— О чем ты?
Я явно поставила Эдвина в тупик, отчего мой пыл немного угасает.
— Ты ведь тоже схитрил, — уже не столь уверенно произношу я. — Следил за мной, где-то прятался, выжидал…
— Чего? — Эдвин усмехается. — Хитрить и прятаться? Что-что, а это не в моем характере.
— Как же тогда ты узнал, что вчера я пошла именно в тот бар? — спрашиваю я. — Если бы ты побежал за мной сразу, я увидела бы тебя, потому что…
— А-а, — протягивает Эдвин, — так вот для чего ты остановилась у гостиницы и смотрела на дверь. Я никак не мог понять, что ты там заметила.
Вытираю щеки и озадаченно сдвигаю брови.
— Все очень просто, — говорит Эдвин. — Я действительно выбежал за тобой, но по коридору и вестибюлю ты неслась не оглядываясь, поэтому и не видела меня. Возле стойки я чуть не шлепнулся, потому что наступил на шнурок — они развязались. Я купил новые как раз вчера, потому что предыдущие перепачкал на пляже. Оказалось, эти новые все время развязываются. Мне пришлось немного задержаться, но я, держа шнурки руками и согнувшись пополам, подбежал к окну, чтобы знать, в какую ты пошла сторону. На окно ты не смотрела и не подозревала, что я там и все вижу. Вот и все. Выжидать нарочно мне бы и в голову не пришло.
Молчу. Что тут скажешь? Да уж, правда и честность, какими бы ни казались пугающими, всегда лучше лжи и уловок. Мне эта история, несомненно, тоже послужит уроком на будущее.
— Ладно, Кэтлин, — почти дружески говорит Эдвин, отчего мне делается еще тяжелее. — Прощай и всего тебе хорошего.
— Прощай, — произношу я одними губами.
В трубке щелкает и гудят гудки.
— Да не реви ты, — говорит Мэгги, отмечая мелком, как следует подкорректировать трусы-шортики, которые она лишь начала шить для невысокой заказчицы лет тридцати. У той весьма симпатичное лицо, но между бровями все время темнеет хмурая складка, которая портит весь вид. Клиентка, в отличие от любопытной Брет, стоит на возвышении для примерок как статуя и словно не замечает, что в зале помимо них двоих есть еще я.