Такая долгая жизнь
Шрифт:
Но Романов каждую производственную неудачу воспринимал как личное горе. Теперь несколько дней Клим будет ходить с таким видом, будто похоронил близкого человека. Будь у него семья, другие заботы, другая жизнь, кроме завода, может, он и был бы иным.
…Через два с лишним часа станы снова запустили. Все пошло гладко. Шатлыгин, повеселев, предложил развести руководство завода по домам, но Романов сказал:
— У нас тут будет еще небольшой разговор, а Константин Захарович, наверное,
— Да уж не откажусь, — подал хрипловатый голос Волевач. — В такую погоду пешком? Чего доброго, ноги промочишь, а мне в моем возрасте это уже ни к чему…
— Завтра бюро, — прощаясь, сказал Шатлыгин Романову. — Не опаздывай, а то я знаю тебя: не мог прибыть, товарищ секретарь, задержала производственная необходимость…
— Буду обязательно, — пообещал Клим.
Проводив секретаря окружкома и директора, остались втроем. Расселись: Романов — за стол, Ананьин и Путивцев — на диване. Порывшись в бумагах, Романов сказал, ни на кого не глядя:
— Пришло письмо из крайкома. Наш завод должен послать в рабочую колонну для участия в кампании по сплошной коллективизации руководителя. Колонну должен возглавить член партии, энергичный, знающий деревню товарищ. Я вот тут поговорил еще днем по телефону с некоторыми членами парткома, тебе только, извини, Сергей, не успел сказать…
— Да что там, я согласен, — перебил Романова Ананьин. — Когда выезжать?
— А почему ты решил, что остановились на твоей кандидатуре? — спросил Романов.
— А на какой же еще? — задал встречный вопрос Ананьин.
— Решили послать Михаила Путивцева.
Ананьин встал, нервно заходил по кабинету:
— Ты уже поссорил меня со всеми! А сейчас хочешь поссорить и с братом Пантелея. Но, думаю, Михаил правильно поймет меня: я должен ехать! Согласен, Михаил?
Путивцев не знал, что ответить. Разговор сразу как-то пошел вкось. Да, Ананьин — заместитель секретаря парткома, но Михаил тоже член парткома и знает деревню. Романов будто подслушал его мысли.
— Не кипятись, Сергей. Ты — человек городской, деревни не знаешь, а посему можешь и дров наломать.
— Так, так… Значит, десятилетний стаж в партии для тебя ничего не стоит. А то, что я четыре года воевал бок о бок с крестьянами в солдатских шинелях, был агитатором среди них, — это тоже не в счет. Ты думаешь, Михаил лучше знает деревню? Ведь он уехал оттуда шесть лет тому назад…
— Верно. Но с деревней он связей не порывает и сейчас бывает там, знает настроение людей.
— И все-таки я требую обсудить этот вопрос на парткоме, — настаивал Ананьин.
Он считал, что коллективизация — это теперь самый главный участок борьбы, а значит, и его место там. Романов рубанул,
— Забыл тебе сказать, что в письме есть приписка: секретарь парткома лично — заметь: лично — несет ответственность за коммуниста, которого посылает. И этим все сказано. Я решил послать Михаила Путивцева.
— Хорошо… Но я оставляю за собой право сообщить о своем мнении куда следует.
— Это ты можешь, — смягчился сразу Романов и встал.
— Пора по домам.
— Клим Федорович, вы идете? — спросил Михаил.
— Здесь переночую. Надо в крайком позвонить. А когда дозвонишься? Неизвестно. Держи, протянул руку он сначала Путивцеву, а потом Ананьину.
Вечер был ясный, со звездами. Под ногами хрустел схваченный к ночи морозцем талый ноздреватый снег. До заводской проходной шли молча.
— Ты все-таки обиделся? — нарушил молчание Ананьин. — Вот так всегда! — с горечью добавил он.
— Я не обиделся, — ответил Михаил, — но не нравится мне все это.
Почувствовав, что Путивцев искренен, и приняв эти слова как укор Романову, Ананьин успокоился.
— Да, — сказал он спустя некоторое время. — Всем хорош наш Клим: происхождение у него бедняцкое, имя что надо — Клим (намекая на тезку — Клима Ворошилова), а вот фамилия, — усмехнулся он, — малость подгуляла — Романов.
— Это почему же — подгуляла? — удивленный таким неожиданным оборотом в разговоре, поинтересовался Путивцев.
— Ну как же? Последний-то наш царь-батюшка тоже был из Романовых.
— Ну и что? — еще больше удивился Михаил.
— Как — что? В восемнадцатом году при мне одного прямо на перроне шлепнули за то, что в паспорте у него стояло: «Романов». Тогда слух пронесся, будто царь сбежал из-под стражи, и солдаты его всюду искали. А этот и обличьем был схож, с бородкой. Вот его и шлепнули. А потом выяснилось — бухгалтер… Нет, ты не говори. Лучше от такой фамилии подальше.
Ананьин перехватил насмешливый взгляд Путивцева и сам улыбнулся.
— Это хорошо, что ты понимаешь шутки. Ну, бывай здоров. Мне тут надо зайти в одно место.
Ананьин свернул в переулок, а Михаил пошел прямо.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
На улицах Солодовки росли сугробы. Под толстым белым покрывалом еще спали поля. Небо над землей висело тяжелое, набухшее влагой, хмурое. И так длилось до середины марта, когда вдруг с крыш закапало.
Пришла весна. Солнце забралось повыше, дохнуло жарко на сугробы, и потекли из-под них, образуя прогалины, веселые, неумолчные ручьи. Пенились они на запрудах, но неотступно пробивали себе дорогу к Красному яру.