Такая долгая жизнь
Шрифт:
Но дядька Демка осадил ее:
— А тебя в той оероплан ни за яки гроши и не возьмут. — И, покрутив седоватый ус, лихо загнутый кверху, повернул голову к Михаилу: — А шо, и вправду нельзя прокатиться на том оероплане?
В это время Анастасия Сидоровна вышла из кухни, неся перед собой большую миску.
— Отвидайте свижих варэныкив з сыром. — Она стала ловко подбрасывать вареники, чтобы перемешать их с маслом, которое стекло на дно миски.
— Та шо вы, мама, уже понаедались…
Скрипнула
— Хлеб да соль, — щурясь от света, сказал он.
Мартын с Демьяном переглянулись.
Заозерный был нелюдим, сторонился сельчан, и то, что он пришел к ним в такой неурочный час, не могло не удивить. Но в этом доме не было принято отказывать кому-либо.
— Проходь, Демид, гостем будешь. — Анастасия Сидоровна пододвинула табурет, сказала Фекле: — Принеси чисту блюдцу.
Заозерный скинул полушубок, аккуратно свернул его, положил на сундук. Расправил рубаху под поясом, пригладил седеющую щетину на голове.
Дядька Мартын на правах хозяина предложил:
— Горилки з морозу…
— Ни, Мартын, я варэныкив откушаю.
Демид брал вареники по одному, а то и по два и отправлял их в рот. Ел он молча и сосредоточенно. С его приходом разговор иссяк.
Михаил догадывался, что Демид пришел поговорить с ним, но о чем? Семь лет тому назад у Михаила с дочкой Заозерного Ларисой была любовь. Началось с детских игр, с посиделок в компании, а кончилось поздними вечерами за околицей, под звездным небом, на пахучей траве… Но что было — быльем поросло. Что же ему надо?
Женщины стали убирать посуду со стола, перешли на кухню. Михаил достал пачку папирос:
— Не желаете?
Сам он не курил. Только так, иногда, для форсу, как говорила Ксеня, баловался. Но любил, чтобы у него в кармане всегда была красивая коробка с папиросами.
Дядька Демка взял длинную папиросу, однако курить не стал, заложил за ухо, про запас. Заозерный от папиросы отказался. Положил большие натруженные руки на стол, заговорил неторопливо, как бы сам с собой, ни к кому не обращаясь:
— Сказывают, скоро в Солодовке будет колгосп? И вся имущества крестьянская перейдет в ведение комиссаров.
«Вот он о чем! — подумал Михаил с неудовольствием. — Время идет, а Демид как был бирюком, так бирюком и остался».
— А вы знаете, что такое колхоз? — спросил Михаил.
— А чего ж тут не знать. Колгосп, он и есть колгосп. А ежели я не хочу в ваш колгосп? В таком разе что вы со мной исделаете?
— Это решит общество…
— А какое же такое право имеет общество, чтоб судить меня? Разве я вор какой?
— Ты не вор, Демид Силыч, ты мужик зажиточный, за кулаками тянешься, и речи твои кулацкие. А кулак — враг Советской власти.
— Так…
Михаил помедлил:
— Я уже сказал тебе, Демид Силыч: ты личность двойственная. С одной стороны — ты мужик хозяйственный, а с другой — тяга у тебя к кулацкому ведению дела. Вот и в колхоз идти не хочешь, а почему?
— А потому, что не хочу подневольным быть, не хочу с лодырем в одной упряжке тянуть. Я буду надрываться, а он за плуг держаться, а получим одинаково. Ведь я так понимаю, что Советская власть решила всех лодырей под свою защиту взять.
— Неверно понимаешь, Демид Силыч. Советская власть и не думала об этом.
— Чудно что-то ты говоришь. По-другому мне люди сказывали.
— А кто сказывал-то?
— Не в том дело…
В разговор вмешался дядька Мартын, до сих пор молчавший, но внимательно слушавший.
— От ты, Мишка, казав, что землю крестьянам на вечное использование. А что есть вечное? Вдруг да война!..
— А война? Возьмем винтовки… Да теперь у нас не только есть винтовки. Теперь мы любую беду переможем, потому что мы сейчас все сообща…
Что-то озорное мелькнуло в хмурых глазах Демида.
— А чего это вы усмехаетесь? — уже накаляясь, заговорил Михаил. — Допустим, вы не с нами… Дак народ-то с нами, и не только российский. С нами все рабочие мира…
— А крестьяне?.. — Демид повысил голос.
— Беднота с нами. Середняк тоже. А это и есть основная масса крестьянства.
— Ну, а ежели я не хочу в колгосп? — возвращаясь к старому, сжав кулаки, сказал Заозерный. — Все одно ж меня заставлять будете, к врагам причислите… А ведь это не по-людски, не по-божески…
Скрипнула дверь. Все обернулись. На пороге — Лариса. В ладном новеньком белом полушубке, в шапке, как хлопец. Из-под шапки черная коса до пояса, с алой лентой на конце.
— Батя, дайте ключ, я уже замерзла, ожидаючи вас. — А сама зелеными глазками окинула всех знакомых и уставилась на Ксеню.
Улыбнулась одними уголками губ, и, как показалось Ксене, презрительно. Ксеня отвернулась. Нахалка! Явилась в дом, ни стыда ни совести…
— А ты не знаешь, где ключ лежит? — недовольно обронил Демид.
— Да кто его знает? — И снова игривые нотки послышались в ее голосе.
«Бесстыжая, бесстыжая!» — Ксеня встала и вышла на кухню.
— Иди, Лариса. Я сейчас, — пообещал Демид.
— До свиданьица… — Лариса крутнулась — и нет ее.
Стал собираться и Демид:
— Спасибо хозяйке за хлеб и соль. Пора мне.
Дядька Мартын вышел проводить гостя.
Час уже был поздний, все устали.
Анастасия Сидоровна Михаилу и Ксене постелила в зале. Максим устроился на припечке, мать — в кухне, а Фекла пошла спать к тетке Химке.