Такая долгая жизнь
Шрифт:
Люба была дома. Увидела брата, побежала навстречу, повисла на шее…
— Юра! Молодец, что приехал! — стала целовать горячими губами, пахнущими молоком.
— Ну-ка, сестра, дай я на тебя погляжу.
Люба отстранилась. Была она моложе Юрия Васильевича, но уже пять лет как замужем. Первого ребенка недоносила: выкидыш. Еще был один выкидыш. Люба уже горевала — детей не будет. И вдруг родился. Мальчик.
— Как же назвали его? — спросил Топольков.
— Как отца — Петром, — гордо сообщила
Юрий Васильевич занес чемодан в дом, раскрыл его, стал доставать подарки: кофту вязаную — матери, Любе — отрез на платье, Петру — тонкий прорезиненный немецкий дождевик черного цвета, маленькому Петру — погремушки, в Москве купил, бабушке — темный, с крупными цветами полушалок. Все это разложил на диване. Был у него еще флакон французских духов для Маши. С мыслью о Маше Топольков вышел на крыльцо. Соседний двор отгораживала изгородь из ивовых прутьев. Во дворе никого не было.
Он не знал, что Люба успела на секунду забежать к Маше и шепнуть ей:
— Приехал.
Маша тотчас же сбросила старое ситцевое платьице, надела купленное родителями по случаю окончания третьего курса крепдешиновое, уложила на голове черную косу. Оглядела себя в зеркало. Облизала губы, чтобы были ярче, и, схватив сито с пшеном, будто собиралась покормить цыплят, выскочила на крыльцо:
— Цып-цып, цып-цып…
Был бы Юрий Васильевич понаблюдательнее, он бы понял, что в таком платье цыплят не кормят. Топольков подошел к забору:
— Здравствуй, Маша!
Маша, поставив сито на стол возле летней кухни, не скрывая радости в голосе, сказала:
— С приездом вас, Юрий Васильевич.
— Спасибо. Рад вас видеть, — ответил Топольков.
— Это вы всем девушкам так говорите? — Маша опустила глаза.
— Ну что вы? Какие там девушки в Берлине…
Маша подняла голову:
— А разве в Берлине нет девушек?
— Есть. Но это же немки, а я русский…
— А там, где вы работаете, разве русских нет?
Топольков вспомнил ревнивого Костикова, его жену, невольно улыбнулся.
— Чему вы улыбаетесь? — спросила Маша.
— Вспомнил своего коллегу и его жену… Хорошо, что мы снова встретились, Маша.
— Вот и неправда.
— Честное слово, правда.
— А почему же вы тогда перестали отвечать на мои письма?
— Я отвечал…
— И это неправда, Юрий Васильевич… Вы, оказывается, обманщик… а я-то думала… — Маша замолчала.
— Что вы думали?
— Сейчас не скажу. — Маша решительно поглядела на Тополькова своими круглыми, темными как вишни глазами.
— Понимаете, Маша… — смутился Топольков. — Сначала я писал… а потом как-то получилось само собой. Подумал, вы уже поступили в институт
— Вот и неверно подумали, — с укоризной сказала Маша. — Ваши письма мне были очень нужны.
— А сейчас? — с надеждой спросил Топольков.
— И сейчас… нужны… Мне же целый год учиться, и экзамены еще…
— Если они действительно вам нужны, то я буду писать, — пообещал Топольков.
— А не обманете и на этот раз?
— Ну что вы, Маша, сказал, буду — значит, буду.
Немаленькая станица Усть-Лабинская, но вскоре не только близкие соседи, но и дальние знакомые встречали Глафиру Андреевну, мать Тополькова, говорили ей: «А мы твоего Юрия с Машей видели»; «Хорошая пара»; «Дело, видно, к свадьбе идет…»
Как-то мать завела об этом разговор с сыном.
— Какая свадьба, мама? Маша еще девочка.
— Была девочка, а теперь девушка, на выданье. В ее годы я уже тебя под сердцем носила… И ты не маленький — тридцать пять, слава богу. Подумай, Маша — девушка скромная, рассудительная…
— Я знаю все это, мама…
Вечером пришел Петр, муж Любы. Тоже прослышал о Маше и Юрии.
— Давай, Юрка, женись! Свадьбу такую ахнем, на весь район. Теперь жить мы стали крепко, есть на что свадьбу справить. Недаром в народе говорят: жить стало лучше, жить стало веселее.
Топольков и сам не раз думал о женитьбе, но почему-то, когда мать снова завела об этом разговор, он был ему неприятен. Глафира Андреевна заметила это.
— Чего же ты сердишься? Разве я не правду говорю?
— А вдруг она не согласится! — проговорился Юра.
— Согласится, чего ж ей не согласиться, — с уверенностью заявила Глафира Андреевна.
— Для каждой матери ее сын самый хороший, и она думает, что любая девушка пойдет за него… — сказал Юра.
— А чего ж за тебя не пойти? Ты у меня умный, серьезный…
— Красивый… — саркастически добавил Юрий Васильевич.
— Не скажу, что красивый, но симпатичный. С лица, сынок, как говорят люди, воды не пить… Если ты согласен, то завтра же и сватов зашлем, — предложила мать.
— Каких сватов? Что вы! — испугался Юрий Васильевич.
— Ну, не хочешь сватов, сам скажи…
— Не вмешивайтесь лучше, мама, в мои дела…
Глафира Андреевна, недовольная, поднялась.
— Не дождаться мне, видно, внуков, — в сердцах сказала она.
Каждый день Юрий Васильевич собирался объясниться с Машей и каждый раз откладывал этот разговор: «Нет, не сегодня. Завтра пойдем купаться на озеро, там и скажу». Но на озере было слишком людно. «Поговорим вечером в парке… Неужели я трушу? Боюсь отказа? Как трудно, оказывается, сказать всего несколько слов… Лучше я напишу ей…»