Таких не берут в космонавты. Часть 1
Шрифт:
Глава 2
Девица подняла на меня глаза, удивлённо приподняла брови.
— Василий, ты ещё не оделся? — сказала она.
Указала рукой на часы, что висели на кухонной стене.
— Нам через пятнадцать минут выходить! — заявила сиделка. — А ты ещё в одних трусах!
Я повторил свой вопрос:
— Какой сейчас год?
Мне показалось, что во взгляде сидевшей за столом девица мелькнула растерянность.
Сиделка поставила кружку на стол. Задела взглядом мои трусы. Снова взглянула мне
— В каком смысле? — спросила она.
— В прямом! — повысил я голос. — Год сейчас какой?
Заметил, что говорю нормально — никаких последствий инсульта.
— Шестьдесят шестой наступил…
— Тысяча девятьсот шестьдесят шестой?
— Ну… да. Тысяча девятьсот…
Сиделка вдруг сощурила глаза и спросила:
— Василий, это ты мне так намекаешь, что заболел? Теперь, небось, скажешь, что не пойдёшь в школу? Я правильно тебя поняла?
Она чуть склонила на бок голову, смотрела на меня снизу вверх.
— Забыл, что обещал моим родителям? — спросила девица. — Ты обещал, что не подведёшь их.
Я не ответил ей — вертел головой: осматривал кухню. Отметил, что все эти белые шкафчики и украшенная потёками белой краски раковина выглядели знакомыми. Как и рычание холодильника.
«Что за херня тут происходит?» — мысленно спросил я.
«Господин Шульц, слово херня в русском языке происходит от латинского слова hernias. Что переводится, как „разрыв“. Таким словом в медицине называют грыжу — аномальный выход ткани или органа…»
«Стоп. Помолчи. Херня — это херня».
Я обогнул стол, прошёл к окну. Сдвинул рукой в сторону пропахшую горелым нерафинированным растительным маслом штору. Посмотрел на улицу сквозь окно, украшенное прилипшими к стеклу снежинками.
Увидел серые облака на небе, присыпанную снегом крону ивы, выглядывавшие из сугробов верхушки кустов, украшенные сосульками провода (соединявшие вершины высоких деревянных столбов).
«Херня — это город Кировозаводск, где мы сейчас находимся, — сказал я. — Точно тебе говорю. Точнее, это не город, а настоящая грыжа, если мне не изменяет память. Что, чёрт возьми, происходит?»
«Господин Шульц, уточните, пожалуйста, вопрос».
«Это был не вопрос».
Покачал головой.
— Lustig, — сказал я вслух, — sehr lustig. Забавно.
— Что ты там такого забавного увидел? — спросила девица.
Я прошёл мимо неё, проигнорировал её вопрос (лишь коснулся взглядом стоявшей на столе тарелки с жареным картофелем). Решительно пересёк гостиную, вернулся в разделённую на две части спальню. Подошёл к кровати, на которой недавно проснулся.
Память не подвела: я действительно нашёл под кроватью чемодан с обитыми металлом углами. Уложил чемодан на кровать поверх смятого одеяла. Щёлкнул замками, откинул обтянутую кожей коричневую крышку из фибры.
Вдохнул запах кожи и мужского одеколона. Увидел лежавший поверх аккуратно сложенной стопками одежды большой белый конверт без марок. Заглянул в него и тут же вытряхнул
Отодвинул бумаги в сторону, взял в руки тонкую тёмно-зелёную книжицу, украшенную диагональной фактурной сеткой, гербом Советского Союза и надписью «ПАСПОРТ». Открыл её, посмотрел на вклеенную в неё чёрно-белую фотографию.
С этой фотографии в советском паспорте старого образца на меня пристально смотрел тот самый черноволосый кареглазый парень, которого я совсем недавно рассматривал в зеркале.
Это был я. Но «я» — образца тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Десятиклассник.
Я прикоснулся к своему носу — нащупал на нём горбинку. В графе «Имя, отчество, фамилия» прочёл: «Пиняев Василий Богданович». Посмотрел на дату своего рождения: пятое апреля тысяча девятьсот сорок девятого года.
Отметил, что паспорт совсем новый, будто он получен лишь несколько месяцев назад. Из паспорта выпал корешок от железнодорожного билета. Я расправил его, поднёс к глазам — по привычке.
Надписи на корешке гласили: «Курский вокзал. Поезд №17. Москва-Кировозаводск. Вагон 9, место 2. Купейный. Для некурящих. Отправление в 16 час. 20 мин. 8 янв. 1966 Использованный билет №7526 пассажиру не возвращается».
— Einfach tief einatmen, — сказал я.
Повторил по-русски:
— Просто сделай глубокий вдох.
«В том самом шестьдесят шестом году родители отправили меня к тётке в Кировозаводск, — сообщил я Эмме. — В Кировозаводске я прожил две недели. В конце января я отсюда сбежал и вернулся в Москву. Что очень не порадовало моих родителей».
Я бросил корешок от билета в чемодан на аккуратно сложенные синие джинсы. Усмехнулся, вновь пробежался глазами по тексту, небрежно выведенному в паспорте от руки синими чернилами, и по своей старой фотографии.
Снова ощупал своё лицо, повторил вслух:
— Пиняев. Пока ещё не Базилиус Шульц. Вася Пиняев.
— Василий, поторопись! — сказала заглянувшая в комнату девица. — Мы в школу опоздаем! Умывайся скорее! Пошевеливайся уже! Что с тобой сегодня случилось? Я к тебе в няньки не нанималась! Понял меня?
Я взглянул на девицу и мысленно произнёс:
«Эта сиделка не просто похожа на мою двоюродную сестру. Это и есть Иришка Лукина образца тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Такой я её и видел, когда гостил у неё в Кировозаводске. Помню даже этот её дурацкий халат».
«Вариант с розыгрышем я даже не рассматриваю, — мысленно проговаривал я, рассматривая в грязном зеркале своё отражение и орудуя зубной щёткой. — У меня есть три предположения. Первое: я сплю. В этот вариант верится всё меньше. Второе предположение: меня поместили в виртуальную реальность. Это предположение мне видится наиболее правдоподобным — с учётом того, что сохранил связь с тобой, Эмма. Третий вариант наиболее фантастический: я вернулся в прошлое, причём в своё собственное молодое тело».