Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
петушиность, взметнулся над трибуной, руки фокусника начали делать какие-то
летательные движения, словно рассыпая невидимые цветы и карты, г Ii30 рта, как за
шариком шарик, запрыгали веселые, звонкие слова:
Повстречательный
есть падеж,
узнаватсльнын
есть падеж, полюбнтельный,
обнимательный, целовательный есть падеж.
Это была особая стихия — стихия ярмарки, стихия цирка, нарушавшая общую
несколько чопорную атмо-I феру
аплодисментами и непрекращающимися вызовами
после.
Председатель вечера с повышенной нервозностью за нюнил в колокольчик, чем,
естественно, вызвал еще Больший*взрыв энтузиазма.
64
Публика состояла главным образом из людей, только что вернувшихся из огня и
крови Великой Отечественной, но в каждом человеке где-то прячется ребенок, и стихи
Кирсанова радовали детей, спрятанных внутри взрослых слушателей, как бы вовлекая
их в полузабытые игры.
Цирк может быть и низкопробным, и первоклассным, а это был цирк высокого
уровня, заряжающий своим ритмом и ослепляющий разноцветным фейерверком. Какое
великолепное звуковое зрелище, например, такие стихи:
Сквозь плакаты, билеты,
номера, —
веера, эполеты, веера... Поворачивая черный бок,
поворачивался черный бык.
Или:
Перьями,
павами,
первыми парами... Из-ПОД бровей жар глаз! Зала-то!
Зала-то!
Золотом залита. Только с тобой весь вальс!
Это стихи-феерия, стихи-вольтижировка, стихи-жонг-ляж. Я не думаю, что
перенесение цирковых приемов в поэзию зазорно,— ведь мы свыклись, например, с
приемами кинематографического монтажа в литературе. Любой жанр может быть
коктейлем всех жанров, но только при вкусовой сочетаемости ингредиентов. Иногда
вкус изменял Кирсанову, и это раздражало, рождало недоверие к его работе в целом. Но
застывшее представление о живом и, следовательно, развивающемся поэте так же
близоруко, как близоруко, однажды занеся фарватер реки в лоцию, считать, что русло
реки всегда будет соответствовать прежней топографии.
В поэзию Кирсанова ввел за руку Маяковский. Ему нравилось многое в Кирсанове,
и в минуты хорошего настроения Маяковский цитировал:
...яичницы ромашка на сковороде.
Кирсанов писал
Я счастлив, как зверь,
до ногтей, до волос, я радостью скручен,
как вьюгой, что мне с командиром
таким довелось шаландаться по морю
юнгой.
Время дружбы с Маяковским, конечно, огромное счастье Кирсанова, но —
впоследствии — это и драма, ибо его имя начали порой связывать с именем Маяков-
ского,
характером его дарования.
Если Маяковский проходил по строчечному фронту, где стихи стояли свинцово-
тяжело, готовые и к смерти, и к бессмертной славе, то стихи Кирсанова напоминали
бравурный парад-алле акробатов, воздушных гимнастов, канатоходцев, коверных.
Слова делали сальто-мортале, перепрыгивали с трапеции на трапецию, балансировали
на слабо натянутой проволоке, давали друг другу звонкие, но не опасные пощечины. В
своих лучших экспериментальных стихах, не рядящихся в тогу риторики, Кирсанов
добился удивительного мастерства.
Но было бы крупной ошибкой зачислить Кирсанова только в благородный, но
несколько опереточный орден рыцарей формы. В цирковой, зрелищной Ниагаре Кир-
санова всегда бился тоненький, беззащитный родник истинного лиризма. Вспомним его
ранние стихи:
Скоро в снег побегут
струйки, \ скоро будут поля в хлебе. Не хочу я синицу в руки, а хочу журавля в
небе.
Или:
На паре крыл
(и мне бы! и мне бы!)
корабль отплыл
в открытое небо.
Л тень видна
на рыжей равнине,
а крик винта,
как скрип журавлиный.
65
120
А в небе есть и гавань и флаги, и штиль и плеск, и архипелаги. Счастливый путь,
спокойного неба! Когда-нибудь и мне бы, и мне бы...
Этот родник лиризма с небывалой силой вырвался наружу из-под камней риторики,
взорванных болью в «Твоей поэме»:
Не будет больше лет тебе!.. Как руки милые тонки! Как мало их в моих руках!
Из всей фронтовой работы Кирсанова самым важным мне представляется
замечательное стихотворение «Долг» — о том, как стих-акробат вместо осыпанного
блестками трико надел серую шинель Фомы Смыслова и пошел защищать Родину:
Война не вмещается в оду, и многое в ней не для книг. Я верю, что нужен народу
души откровенный дневник. Но это дается не сразу — душа ли еще не строга? — и
часто в газетную фразу уходит живая строка. Куда ты уходишь? Куда ты? Тебя я с
дороги верну. Строка отвечает:
— В солдаты. — Душа говорит: — На войну... Писать — или с полною дрожью,
какую ты вытерпел сам, когда ковылял бездорожьем по белорусским лесам!.. Пускай
эту личную лиру я сам оброню на пути. Я буду к далекому миру с раёшной винтовкой
ползти.
Кирсанов почувствовал, что в данном случае, по афористическому выражению