Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
В «Балладе о реставраторе» Чухонцев излишне принижает значение поэзии до
способности лишь «утишить зло». Это неоправданная и даже опасная скромность.
Настоящая поэзия, даже не декларирующая того, что она на баррикадах борьбы со
злом, все равно на этих баррикадах находится. Настоящая поэзия вырабатывает в
человечестве доброту и уже этим не только «утишает зло», но и борется с ним.
В лучших стихах Чухонцева эта тема борьбы подспудна, но она чувствуется,
есть, и поэтому нет оснований для самоуничижения. Стоит задуматься лишь над тем,
что в некоторых стихах иногда появляется метафизическая размытость, и тогда,
несмотря на попытки искусственно привнести «плоть жизни», снова повторяются уже,
казалось бы, преодоленные литературные реминисценции: «Только сердце падет на
траву, как пороша на озимь густую...», «И так хорошо, что мы ря
138
дом, что темен нечаянный кров, и ночь шелестит снегопадом, и губы правдивее
слов».
Настоящая поэзия стоит, как на краеугольном камне, не только на стихах о жизни,
но и на стихах о смерти. Если в стихах о смерти какой-нибудь поэт бестактен или своей
излишней мелодраматичностью, или искусно прикрытым равнодушием, или
напыщенной опти-мистичностью,— у меня всегда закрадывается сомнение в
подлинности таланта. Стихи о смерти — это проверка таланта поэта, не меньшая, чем
стихи о любви. Самые сильные в книге Чухонцева стихи — о потере матери и отца.
Написаны они так, как будто не написаны, а выдохнуты:
И всех как смыло. Всех до одного. Глаза поднял — а рядом никого, ни матери с
отцом, ни поминанья. Лишь я один, да жизнь моя при мне, да острый холодок на самом
дне: сознанье смерти или смерть сознанья. И прожитому я подвел черту, жизнь
разделив на эту и на ту, и полужизни опыт подытожил: та жизнь была беспечна и легка,
легка, беспечна, молода, горька, а этой жизни я еще не прожил.
Олег Чухонцев написал однажды: «И каждый куст не терпит повторенья, шумит,
шумит. . И я не повторюсь!» Все основания для этого есть. Несмотря на разрывы
между датами стихов, они соединяются в одно целое. А это значит — поэт состоялся.
1977
ПРЕКРАСНАЯ ТАЙНА ТОВАРИЩА
гнуло на еще чистый лист, вложенный в пишущую машинку, из новой повести В.
Конецкого «Путевые портреты с морским пейзажем», о которой я пишу.
В контексте это выражение выглядит грубовато-иронически, как бы с издевинкой
над любовью капитана к глуповатенькой стюардессе, зазывно мерцающей коленками в
особенных серебристых колготках. «И все это надо прикрывать улыбкой
сочувствующего, хранящего прекрасную тайну товарища».
На
насмешливой: настолько непривычна ее жестокая обнаженность в описании людей на
борту и даже самого океана. Чего стоит, например, такая фраза: «Конечно, потонуть
очень сложно, но как отрадно, что какая-то надежда остается — слабенький налет
мужества на обабившемся океане». «Бр-р-р! — может испуганно отшатнуться
любитель Айвазовского. — Ну уж, над океаном-то зачем насмехаться! Какое
бестактное слово — «обабившийся»! И как можно жалеть о том, что потонуть сложно!
Где же гуманизм?!» Но так может сказать человек, знающий морс только по картинам в
золоченых рамах. Слава богу, мне довелось ходить на зверобойной шхуне «Моряна» в
Баренцево море, когда льды сдавливали наше суденышко и оно, как нерпа, ползло по
торосам, корябая их винтом, и я помню, как матросы кляли почем зря и море, и свою
моряцкую жизнь. Но когда
266
мы прорвались сквозь льды к чистой воде, и все было спокойно, и никакая качка нас
не качала, и никакие айсберги не надвигались на шхуну, грозя раздавить ее,— словно
чего-то не хватало, и море, переставшее быть страшным, казалось немыслимо
скучным, словно опреснела его соленая вода. Люди моря даже страх предпочитают
скуке, но не восхищаются и страхом. Люди моря не любят рассусоливать красивости об
окружающей их соленой стихии. Это их быт, их поле боя за жизнь! и полю боя не
говорят комплиментов сражающиеся на нем. Море беспощадно к людям, и люди моря
беспощадны к нему в своих, таких же соленых, как оно, разговорах. Порой даже
кажется, что люди моря ненавидят море. Но это только кажется. Тогда какого же черта
люди моря сходят с ума, оказавшись на суше, чья сомнительная твердость так бесит их,
и почему их ноги так тоскуют по прыгающей то вверх, то вниз палубе, в чью
нешаткость они поверили раз и навсегда? Нет, люди моря любят море, но порой у них
не бывает времени, чтобы это осознать, и они ругаются с морем, потому что они с ним
работают. Крестьянин может ругать лошадь, шофер — машину, но это вовсе не
означает их нелюбви. Извозчик в чеховском рассказе «Тоска» нежно исповедуется в
своем горе лошади, но ведь и он, наверно, бивал ее кнутом и употреблял отнюдь не
нежные выражения, когда она артачилась. Недавно одна дама высказывала мне свое
возмущение молодым дирижером, который на ужине после концерта позволил себе в ее