Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
героини повести Распутина Настёны: «Все выгорело, а пепел не молотят». В то время,
когда, к сожалению, некоторые произведения о войне до сих пор напоминают молотьбу
пепла, Распутин прикасается к пеплу, пусть даже уже почти остывшему, бережно,
стараясь не спугнуть ни одной пепелинки, чтобы все было — как оно было.
Схема повести — укрываемый женой в деревне дезертир — почти банальна и в
руках ловкого беллетриста могла бы легко превратиться в сентиментальную
клещами вытягивающую слезы из глаз. Распутин сентиментальности избежал, но не за
счет рационализма или бесчувственной объективности; он не опустился ни до
украшательства рисователя, ни до равнодушия срисовывателя. Если сравнивать
писателя с режиссером, то Распутин поставил трагедию не на сцене, а прямо на той
земле, где она происходила, привлекая п.: главные роли не актеров, а магическим
образом оживив тени уже ушедших людей, ибо они настолько естественны, что
перестают казаться «художественными образами». Попала бы эта тема в руки нашего
малоталантливого писателя, и мы бы получили плоскую агитационно-патриотическую
повесть, разоблачающую предателя-дезертира. Попала бы эта тема в руки профес-
сионально антисоветского писателя, и он бы сделал из нее отравленную «конфетку»,
восславляя дезертира как «мученика террора», своим дезертирством пытающегося
идейно бороться за «новую Россию», или что-то в этом роде. Но настоящий писатель
выше и агитационного догматизма, и злобного обструкционизма. Настоящий писатель
всегда прекрасно понимает, что психология человека сложней любых политических
схем, и не заталкивает ее в прокрустово ложе социальной упрощенности. Настоящий
писатель, даже если он говорит о политических проблемах, делает это не
политическими методами, а художественными. Настоящий писатель стоит над
примитивными «про» и «контра», что вовсе
277
не означает быть «над схваткой» и лишь созерцать, а не бороться. Само искусство
— это борьба. Борьба с неподдающимся словом, борьба с путаницей собственных
мыслей для того, чтобы опрозрачнить их до кристаллизации главной идеи
произведения, борьба с примитивными представлениями о мире, которые существуют
у многих читателей, борьба с самим собой —j в виде стольких собственных
искушений, борьба с жестокостью жизни, с любыми видами насилия, борьба ва
будущего человека, не отягощенного предрассудками настоящего, которое еще так
далеко от совершенства. Андрей Гуськов, дезертир из повести Распутина, — личность
не однозначная. Он не родился трусом и не был трусом во многих сражениях. Но он —
не выдержал войны. Это, конечно,
том, что она говорит — это и преступление самой войны. Но вина человека не
становится меньше, даже если часть его вины лежит на войне. «Человек должен быть с
грехом, иначе он не человек. Но с таким ли?» Бегство от боязни расплаты за вину ведет
к новым преступлениям против людей. «Немая Таня, и без того богом обиженная, и
потому ее можно обижать и дальше... Вина требует вины, пропащая душа ищет
пропасти поглубже...» Задыхаясь, как загнанный зверь, Андрей губит самого себя,
губит молодого бычка в присутствии матери, губит Настёну, губит ребенка во чреве ее.
Одна вина нанизывается на другую, и нет ему уже пути назад, и только одно остается
— выть вместе с одиноким волком на его волчий лад, в два голоса.
«— А что думать, что размышлять, тянуть из себя попусту жилы? Близок локоть, да
не укусишь...— Вспомнив эту поговорку, он схватил другой рукой локоть изо всех сил,
но, не дотянувшись, свернув до боли шею, засмеялся, довольный: — Правильно
говорят. Кусали, значит, и до него, да не тут-то было...»
Но, пожалуй, самый главный герой этой повести — все-таки не Андрей, а его жена
Настёна. Этот образ не сконструирован хитростью писательского ремесла — он
естествен, как сибирская природа, как тайга, как ее неброские, но зато крепкие своими
корнями таежные цветы. Но обман людей, на который идет Настёна, подрывает эти
корни, лишает их связи с почвой, и
278
поэтому Настёна гибнет. Обезоруживающая женская жалость заглушает в ней все
остальные чувства, хотя в первый раз она спохватывается: «А муж ли? Не оборотень с
ней был? В темноте разве разберешь!» И все-таки жалость оказывается сильнее
отчужденности, страха: «Ей хотелось сказать ему что-нибудь хорошее, свое, по, не
найдя ничего больше, с чего начать, она попросила: «Покажи, где ранило-то тебя». Он
расстегнул рубаху и открыл на груди красноватые рубцы. Настёна осторожно
погладила их. «Бедненький... Убить хотели... Совсем зажило... Не больно?»
Повесть сильна и тем, что в ней нет второстепенных персонажей — все выписаны
выпукло, объемно, никто не сделан из картона, а все — из мяса, костей, слез и крови.
Такова вдова Надька, оставшаяся после гибели мужа на фронте с грудой ребятишек и
во время возвращения других солдат ослепшая от ярости, проклинающая мужа за то,
что он не вернется: «Не мог мой паразит живым остаться... Наклепал детишек... и