Талант (Жизнь Бережкова)
Шрифт:
Тут Бережков рассмеялся.
— Для гостей Ганьшина, — сказал он, — я, наверное, еще многое присочинил бы: какую-нибудь захватывающую вставную новеллу. Лишь потом в рассказе последовал бы потрясающий эффект. Вам я этот аффект выложу сразу. Ярославль, финиш, заветная черта победы, букет цветов и прочее и прочее все это было еще очень далеко, обо всем этом я лишь размечтался, сидя за рулевым управлением моих несущихся аэросаней. Вдруг меня сильно подбросило. Крак! Раздался неприятный звук, будто что-то сломалось или треснуло. Канава! Ее я не заметил. Однако после толчка сани снова скользили, лишь немного потеряв скорость. Продолжалось мерное гудение мотора. С минуту я прислушивался.
— И вот тут-то, — Бережков многозначительно поднял указательный палец, — вот тут-то произошло колоссальное событие в моей жизни. Я внезапно понял, что такое жесткость. Нет, здесь не подходит слово «понял». Это я понимал и раньше, читал о жесткости в учебниках, много раз слышал о том же от Августа Ивановича Шелеста, который систематически отстаивал и развивал в своих трудах принцип жесткости в конструировании авиамоторов и воспитывал нас, своих учеников, в духе этого же принципа. Но только тут, на снегу, злясь и чертыхаясь, я впервые не только понял, я почувствовал этот принцип.
С тех пор, какую бы я конструкцию ни чертил, я говорил себе: «Бережков, помни, водяной бак был не жестко сконструирован». И я втайне думал, что, может быть, никто из конструкторов мира не ощутил, не воспринял так глубоко принцип жесткости, как я. Для вас, конечно, надо пояснить, что жесткой конструкцией, жестким креплением мы называем такое, когда при самом сильном ударе в машине ничто не сдвинется, не шелохнется, словно вся она отлита из одного куска металла. А ведь двигатель внутреннего сгорания, мотор, непрерывно выдерживает удары, взрывы в цилиндрах. Нетрудно повысить мощность этих взрывов, но тогда расшатается, рассыплется конструкция, в ней будут ломаться, отлетать разные части, как отлетел при ударе мой водяной бак.
В американском глиссерном моторе «Райт» была, например, достигнута максимальная для того времени жесткость цилиндровой группы, все цилиндры мотора, как однажды я уже вам говорил, составляли блок, то есть один слиток металла. Как видите, не зря мне неотвязно мерещился этот самый «Райт», когда, взбудораженный, я шел из Управления Военно-Воздушных Сил под руку с Ганьшиным.
А потом, когда я у него в гостях рассказывал всякие истории и решил комически изобразить случай с водяным баком, вдруг как бы в одно мгновение родилась конструкция. Я увидел способ резко повысить жесткость всей машины, а не одной лишь цилиндровой группы, то есть увидел наконец, словно при взблеске молнии, еще нигде не существующую, кроме как в моей фантазии, конструкцию самого мощного мотора в мире.
И выбежал в переднюю, как безумный. И, позабыв про Новый год, про завтрашний пробег, ничего кругом не замечая, зашагал по Москве домой чертить, чертить.
Вот, мой друг, какие истории в наше время иногда случаются под Новый год.
11
Три дня или, вернее, трое суток, никуда не выходя из дому, не отвечая на телефонные звонки, питаясь главным образом лишь крепким кофе, Бережков чертил свою конструкцию, чертил в разных разрезах, в разных видах, на больших листах бумаги, размером во весь стол.
Порой,
Четвертого января утром, пропустив два рабочих дня, он прибыл на службу на грузовике. Грузовик подкатил к подъезду института; Бережков стоял в кузове, бережно придерживая два легких деревянных щита, сложенные вместе, аккуратно завернутые в газеты и перевязанные бечевкой. Он не забыл поручить сестре заказать эти щиты, на которых теперь были прикреплены кнопками его чертежи, — Бережков всегда любил отделать до блеска свою вещь и с блеском ее продемонстрировать.
Осунувшийся, с желтоватыми тенями утомления, которые не согнал мороз, но не чувствующий ни этого мороза, ни усталости, наоборот, внутренне невероятно возбужденный, он — в коротком полушубке, в шапке, в теплых бурках — легко спрыгнул, осторожно снял щиты и расплатился с шофером.
К подъезду вместе с двумя-тремя другими сослуживцами в эту минуту подходил профессор Ниланд, заведующий конструкторско-расчетным бюро института, тяжеловатый человек — тяжеловатый, как мы знаем, и в переносном смысле, — тот, кто с давних пор, с первого столкновения из-за гайки, не жаловал Бережкова.
— Здравствуйте, Филипп Богданович! — звонко крикнул Бережков. — С Новым годом!
— Здравствуйте. Поправились? Воротник советую все же застегивать. Грипп нынче с осложнениями. Будьте осторожны. — Ниланд покосился на странную ношу Бережкова. — Что это у вас?
— Помогите мне, пожалуйста, — попросил Бережков, — подержите дверь.
Ниланд любезно открыл дверь и пропустил Бережкова. Они направились к барьеру вешалки.
— Что это у вас? — повторил Ниланд.
Бережков загадочно ответил:
— Одно скромное произведение. Сегодня вы узнаете.
— Не понимаю… Вы же болели эти дни?
Бережкову захотелось созорничать; он наклонился к уху Ниланда и доверительно шепнул:
— Встречал Новый год…
— Четыре дня?
— Да. Опомнился только сегодня утром.
— А мне кажется, что вы еще и сегодня не опомнились…
Бережков не совладал с неудержимо расползавшейся улыбкой, но увидел уже спину Ниланда.
Со своим неудобным грузом Бережков поднялся на второй этаж, где находились кабинет директора и главный чертежный зал. На площадке он заметил объявление с крупной надписью: «Внимание!» Сотрудники в большинстве проходили мимо, не задерживаясь; очевидно, объявление уже было прочитано всеми вчера или позавчера. Бережков прислонил свои чертежи к стене и стал читать. Перед ним был приказ по институту. Внизу, под текстом, стояла подпись Шелеста. Быстро пробегая по строчкам, Бережков узнавал слова, которые под Новый год вместе с другими конструкторами слышал от Родионова.
В приказе говорилось о задачах индустриализации, великого преобразования всей страны, о необходимости стремительных, невиданных темпов для того, чтобы догнать и перегнать в технической вооруженности капиталистические государства. Выдержка из Ленина, которая недавно потрясла Бережкова, приводилась и здесь, в этом приказе: «Погибнуть или на всех парах устремиться вперед». Казалось бы, для Бережкова это уже не было ново, но он опять ощутил волнение.
Далее несколько фраз было посвящено авиации. «Нашему государству, читал Бережков, — нужен большой, могущественный Воздушный Флот. Ныне мы, коллектив АДВИ, получили от правительства задание, являющееся историческим: сконструировать авиационный мотор мощностью восемьсот восемьсот пятьдесят сил, то есть мотор, который превзойдет в мощности и прочих показателях лучшие заграничные авиадвигатели».