Талисман
Шрифт:
Я тоже слежу за сводками и украдкой сверяюсь по Сережиной карте. Все так: Сережа считает на километры, сплошь заминированные и забетонированные километры прорванной, наконец, немецкой обороны. И вписывает от руки — одно возле другого — красивые старинные названия: Ораниенбаум, Гатчина, Царское Село.
На Украинских фронтах наши гонят немца в три шеи. Вовка, счастливчик, ведет счет на сотни километров, и для флажков ему хватает помеченных на карте городов и станций.
Он даже двойной именинник, Вовка: про его мать недавно написали в газете! Статья была о лучших донорах
Я об этом не знала. Зато много раз видела, какая она приходит с донорского пункта — большеглазая, с разлившейся по лицу голубизной.
— То ничего, то пройдет, — говорила она, а руки ее дрожали, когда вдруг, среди дня, она начинала разбирать постель. Потом, лежа, объясняла нам, улыбаясь бледными губами:
— Кров у меня добрая… Чисто алая кров… Врачи говорят, особо нужной группы.
А бабке она как-то сказала другое:
— Кров у меня, бабуся, дюже веселая — ни днем, ни особо ночью нема мне от нее покою. Шо ж теперь — так-таки ей перегорать? Лучше отдам ее доброму человеку, мобудь она ему для жизни сгодится…
И захохотала, подмигивая шальным глазом. Бабка только рукой на нее махнула.
Так что Вовку можно было бы и поздравить.
Но мне все равно было жалко его — из-за этих несчастных малиновых ушей.
А Вовка и не думал расстраиваться. Носился по залу, хохотал с мальчишками, бок о бок с Сережей тузил кого-то в углу.
В мою сторону они и не смотрели.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ
Он лежал у меня в ладони — маленький, ровно-округлый, на вид не прочнее скорлупы от птичьего яйца. Мне рассказывала мама: мастер выковал его в форме, пестиком, из самого тонкого серебряного листа. Сверху на заготовку, образуя ячеи для камней, узором легла проволочка. Мастер пальцем копался в пиале с бирюзой, выбирая камешки поценней, без примеси зеленого. А когда, наконец, в каждую ячею улегся лазоревый кусочек, терпеливо, часами шлифовал свое изделие на деревянном колесе.
И вот получился купол небесный… Проволочки-оправы будто и не было, а плыли в голубом далекие птицы — два сходящихся углом серебряных крыла (так рисует птиц Люська). А может, это были облака — условные, какие любит изображать в своих орнаментах отец…
Я долго рассматривала талисман. Покачала на весу, держа за серебряный крючочек. «Мехри-гиё… Мехри-гиё…» — вышептывали чуткие нити. Перевернув, я заглянула в купол, потрогала пальцем серую галечку. Повторила, как заклинание: «Того, кто хранит семя мехри-гиё, будут любить все люди». Странно как… Семя растительное, а такая в нем сила… Есть оно — и тебя любят все. Любят такую, какая есть: курносую, все равно — добрую или злую, смелую или так себе… Я опять взялась за крючочек, опять покачала. Я верила и не верила в талисман. А серебряные нити нашептывали мне таинственное имя галечки.
Но почему же таинственное?
Мне говорила мама: «мехр», по-таджикски, «счастье». А еще — «солнце».
Я посмотрела в окно — мутное, в оспинах капель. И так мне захотелось солнца, тепла!
А еще мне хотелось счастья.
Не какого-то особенного — самого простого: снова вместе с Танькой и Вовкой бегать в школу, а с Фарберушками за супом. И в классе заодно со всеми валиться кучей малой на подоконник или нарочно громко хохотать в зале, глядя, что вытворяют мальчишки.
«Того, кто хранит семя мехри-гиё, будут любить все люди»… Так написано в древней арабской книге.
Попросить талисман у мамы? Но тогда ей надо все объяснять…
Я решила: ничего и без спросу. Захлопнула ладонь — и талисман остался у меня в ладони. А рука сама нырнула в карман.
Поношу его немножко, пусть самую малость мне поможет. Мама даже не успеет его хватиться.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Я смотрела, как она сходит по ступенькам школьного парадного. Приземистая, еще более черная в черном пальто, уверенная. Стало не по себе: чего ей от меня нужно?
— Хочешь, приходи в субботу, — сказала Римка. — У меня вечеринка — в складчину. Что приносить, узнаешь у Ирки.
Я кивнула. Даже для вида не помедлила.
— И вот что. У нас уговор: дома ни слова, что это складчина. Язык за зубами удержать сумеешь? — Римка глядела насмешливо. И вдруг подмигнула черным, опасным глазом. — Повеселимся!
Я бежала домой вприпрыжку. И даже не взглянула на своего солдата — забыла!
Кто бы мог ожидать такого от Римки? Первая подошла, сделала мировую. Да мы и не ссорились с ней. Так, испытывали характер. Теперь уж точно моя взяла! Теперь это все увидят…
Я, конечно, сразу догадалась, что это начал действовать талисман. «Действует! Действует!» — ликовало во мне.
— Та-ра-ра, та-ра-та-ра-там! — Я даже запела какой-то маршик, бодро шлепая остатками калош по грязи.
И сразу у меня промокли ноги, поползла к коленкам холодная сырость. Словно разбуженное ею, внутри шевельнулось неприятное чувство. Я даже запела громче, чтобы заглушить его.
Но оно уже всплывало.
Вынырнуло.
Ну, подошла, пригласила. Я-то с чего взыграла? Выходит, только и ждала, чтоб пальчиком поманили? А как же наша вражда? Вся болтовня про Римку — с Танькой, Вовкой, Маней. Выходит, наговаривала с обиды, что меня не признают?
Нет! Все остается на своих местах. Я ведь знаю, что Римка за фрукт, помню ее штучки с девчонками. А со мной?!
Почему же я не сказала ей «нет»? Я-то кивнула: «Ладно».
Чуть на шею Римке не кинулась!
Я больше не пела. Шла и слушала, как чавкает налезшая в калоши грязь. В глубине души я знала про себя еще и другое, похуже: что не откажусь, не смогу отказаться и завтра. Побегу договариваться с Иркой, что приносить. (как придется раздобывать все это дома, я не думала).
Я больше не хотела быть одна. Никто не знает, как это трудно.