Талый снег

– Чего ты от меня хочешь? – произнесла в трубку, прерывая несвязное бормотание несостоявшегося поклонника. Дернул же черт поддаться уговорам Маринки и зарегистрироваться в этом приложении для знакомств. В ответ на мой вопрос, снова какой-то мыслительный поток без сути, но с непонятными претензиями. – Слушай, если есть желание, приезжай, пообщаемся, кофе попьем, а нет, то и не сыпь мне тут непонятными обидками. Это выглядит смешно.

В ответ мне снова, что-то промямли из серии «женщины должны подстраиваться под мужчину, а не наоборот». Я глубоко вздохнула, сдерживаясь, чтобы просто не послать его русским матерным в пешее эротическое, была бы одна в кабинете

так бы и сделала, но сейчас тут был Довлатов, и несмотря на то, что часы давно перевалили за полночь, все же мы оставались в рамках начальник-подчиненный и мне приходилось соблюдать нормы приличия.

– Милый мой друг, ты мне вообще никто, если у тебя есть какие-то психотравмы, психрасстройства, то это не ко мне, это к врачу. Я больных, калек и ущербных не собираю под материнское крыло.

Услышав в ответ, какая же я сука. Наконец, отложила телефон, облегченно выдохнув.

– Ну вот еще один отвалился. Откуда вы такие беретесь? – произнесла вслух, возвращая внимание к лежавшим на коленях папкам с документами.

– Навязчивый поклонник?

– Просто не стоит слушать подруг и регистрироваться во всяких приложениях для знакомств, там как правила тусуются лишь неполноценные обиженки, – Захар Александрович сдержанно улыбнулся одним уголком губ, не отводя взгляда от монитора ноутбука.

– Алена Витальевна, купите билеты на тридцатое декабря и забронируйте гостиницу, вылет ночь или раннее утро, в обед у нас первое подписание. Вы летите со мной. Все хвосты до вылета добить. Крайний срок двадцать девятое четырнадцать часов, в это время я должен уже видеть полный отчет, – с этими словами он закрыл ноутбук и поднялся со своего места. Снова обдавая уже привычным холодом. Не мужик, а ходячий айсберг. Порой казалось, что стоит ему войти в кабинет, как температура воздуха тут же падает на десятки градусов.

– Конечно.

– На сегодня все. Не засиживайтесь.

– Хорошо.

Довлатов покинул кабинет, а я, откинув голову на спинку дивана, на мгновение прикрыла глаза, сжав веки до красных всполохов. Тяжело работать с человеком, которого ты любишь, любишь, понимая, что ничего между вами быть не может. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Кто я и кто он. Об этом даже думать не стоит. Я далеко не легкомысленная двадцатилетняя девица, с соблазнительными формами, готовая ради эфемерного светлого будущего залезть ему в штаны и раздвинуть ноги на рабочем столе. Мне тридцать два, и эта работа для меня все. Терять стабильно высокий заработок и репутацию ради попытки соблазнить собственного начальника, так себе идея. Я давно усвоила правила, не стоит пытаться прыгать выше головы, если боишься лоб разбить. А я боялась. Выдохнув, сбросила с себя кратковременную дымку эмоций, застелившую на мгновение разум, и вернулась к документам. Кому-то любовь и розовые воздушные замки, а таким, как я работать надо. Закончив с бумагами, проверила все ли в порядке, есть ли в шкафу отглаженные рубашки и брюки, в наличии ли все предметы гигиены в душевой и туалете, проверила наличие в достаточном количестве канцелярии. Составила список и сразу же скинула на почту в снабжение. Поставив заметку в ежедневнике отправить им с утра официальную бумазейку. Официально я числилась личным помощником Довлатова, по факту же помимо прямых обязанностей заменяя всех и вся, на всех уровнях, без праздников и выходных. Я не жаловалась, свою работу я любила, и Захар Александрович платил столько, что все мои неудобства и изредка возникающие недовольства перекрывались внушительной суммой в конце месяца. Меня это устраивало.

Утром, припарковав машину на служебной парковке. Набрала маме. Звонила я ей три раза в неделю. Это был некий мой ритуал, отрезвляющий элемент, не позволяющий поддаваться излишним эмоциям, и совершать ошибки.

–

Привет мам. Как у вас дела?

– Хорошо, Ален. Как сама? Что новенького?

– У тебя голос уставший. Что случилось? – я проигнорировала ее попытку увести разговор в сторону, сместить фокус на меня.

– Ночи тяжелые. У Арсюши приступы почти ежедневные, каждую ночь скорую приходится вызывать. Устала немного. Не обращай внимания, дочь, все хорошо у нас.

Я мысленно выматерилась, уперевшись затылком в подголовник кресла, прикрыла глаза. Арсений – это мой младший брат, инвалид детства с огромным списком диагнозов, половину названий которых я даже не знаю. Три года назад у него случился повторный инсульт, (первый был при рождении), после которого он остался наполовину парализованным, из-за этого его состояние сильно ухудшилось, а на мамины плечи навалилась еще большая тяжесть.

– Я отправлю тебе сегодня деньги.

– Нам хватает Ален, ты в прошлый раз так много перечислила. Спасибо тебе, я руки тебе целовать готова. Сидим на твоей шее два иждивенца.

– Мам, не говори ерунды. Пожалуйста. Я очень тебя прошу, – ее слова до боли царапали сердце и душу. Я же понимала, что скорую, маме приходилось вызывать частную, ибо обычная уже открыто отказывалась приезжать на вызовы, которых порой был не один за ночь.

– Ален, ты не переживай только, мы справляемся, правда, я не жалуюсь.

– Может все-таки определить Арсения в специализированное учреждение? Там круглосуточный медицинский уход, все необходимое оборудование, и ты сможешь к нему хоть каждый день приходить, – это предложение я озвучивала стабильно раз в месяц и каждый раз слышала отказ. И этот раз не оказался исключением, ничего не поменялось.

– Ален…– мама сглотнула, подбирая слова, – я не могу, он мой ребенок, мой сын. Я не могу его предать, – на последних словах ее голос дрогнул.

– Это не предательство мам, – произнесла, сглотнув вставший в горле ком. Мне хотелось ей сказать, что Арсений еще до инсульта, когда мог разговаривать, признавался, что не хочет больше жить, не хочет больше мучиться и причинять страдания матери. Он устал. Он хотел уйти. Но мама с отчаяньем, на которое способны только любящие матери, каждый раз его спасала, откачивая после очередного приступа. Я хотела ей об этом сказать, сказать напрямую, что он сам не хочет жить, чтобы она отпустила его, но я не имела на это никакого права.

– Ты поймешь меня попозже, когда у тебя свои дети появятся. Не сейчас, – тихо произнесла мама в трубку.

– Давай хотя бы я найму сиделку, ты выспишься.

– Ален, все у нас хорошо, – как на повторе упорно твердила мама, заставляя сжиматься мое сердце от понимания, что это далеко не так, – если понадобится, я скажу.

– Хорошо.

– Ты приедешь на Новый год?

– Не получится, у меня командировка выпала на тридцатое декабря в Самару, поэтому скорее всего, только к Рождеству смогу до вас добраться. Но подарки я отправлю.

– Самый лучший подарок, это когда ты сама приезжаешь, мне других и не надо.

– Я обязательно приеду, но чуть позже, мам.

– Я понимаю. Беги уже на работу, а то наверняка сидишь на парковке в машине и со мной говоришь.

– Ты хорошо меня знаешь, – я рассмеялась, но это был смех с привкусом боли, боли за нее, за брата и боли от собственного бессилия.

– Целую, моя дорогая!

– И я тебя мам.

Она сбросила вызов, а я, отложив трубку на консоль, потянулась к пачке и, вытащив сигарету, закурила, открывая окно. В душе, как обычно, после разговора с матерью, саднило, болело, тянуло. Она была для меня примером самоотверженности, истинной любви и примером стойкости. Порой мне казалось, что если понадобится, она и от костлявой, и меня, и Арсения отобьет, ее ничего не остановит.