Талый снег

Карпинская Настасья

– Болит?– снова шевельнул пальцем, а потом указательным в мою сторону и снова себе на грудь.

– Ты меня любишь? – предположила, и он моргнул. От приложенных усилий на его висках выступил пот, – я тоже тебя люблю! – Улыбнулась ему и, взяв с тумбочки салфетку, промокнула лоб и виски. Он повел головой в сторону окна. – Тебе рассказать, что там за окном?– он снова моргнул, Сенька любил, когда я ему рассказывала обо всем подряд иногда, я так часами сидела у его кровати и говорила, говорила, а он подавал мне знаки как мог. – Там зима,

снега много навалило, вчера все падал и падал, большими хлопьями. Пришлось чистить у ворот, чтоб машину поставить. Машина у меня черная, помнишь, когда ты маленький был, у нашего соседа у дома стоял черный, блестящий Мерседес, – он моргнул, – вот такая. Вчера рыжая собака к местному магазину прибилась, потеряшка, маленькая, пушистая, всем поселком хозяина искали. Нашли. – я все говорила, говорила, Сенька слушал, то улыбался, то становился серьезным, а потом начались судороги, и мне пришлось разбудить маму.

Мама махнула рукой, чтобы я вышла из комнаты, а сама отточенными движениями уже набирала в шприц необходимое лекарство.

– Я с ним разговаривала, рассказывала о том, что зима, что на улице снег, о всякой ерунде в общем, это могло спровоцировать? – спросила маму, как только она вошла на кухню.

– Нет Ален, они у него все чаще и чаще случаются, иногда после них сразу начинается приступ. Разговоры тут ни при чем. Не переживай.

А ночью снова приступ, скорая помощь, и мама снова сидела возле Сеньки почти до самого утра.

– Ален, езжай домой, – внезапно прозвучало утром, когда я наливала кофе, – ты тут с нами не отдохнешь и не выспишься. Тебе на работу потом выходить сил не будет.

– А сама? – села напротив нее, делая глоток из чашки, – мам, ну может, все-таки подумаешь о том, чтоб Сеньку в специальное учреждение определить, ты же слышала, что врач сказал, все может ухудшиться в любой момент и тогда варианта не будет, они вынуждены будут его госпитализировать, ты же понимаешь?

– Я понимаю дочь, вот когда не будет варианта, тогда и будем решать.

Ее упертость, граничащая с одержимостью в такие моменты, поднимала во мне яростную волну злости, какую-то дурную детскую обиду, непонятно откуда взявшуюся, перемалывая внутренности и сжигая нервные клетки.

– Мам, у тебя еще есть я. Ты подумай, пожалуйста, о том, что я буду делать, если с тобой что-нибудь случится? У меня никого нет, кроме тебя,– и я поднялась из-за стола. Набросив куртку, вышла за дверь во двор, остановилась на крыльце, дрожащими руками, подкурила сигарету, стараясь успокоиться, колотило, заставляя срываться внутренние струны.

Глава 11

Выезжая из поселка в сторону города, набрала теть Ане, она работала заведующей в местной больнице и была в курсе всех диагноз Арсения.

– Рада тебя слышать, Ален, – произнесла Анна Владимировна после моего приветствия. – Даже догадываюсь, зачем звонишь.

– Какой прогноз, теть Ань? – вопрос, без лишних расшаркиваний.

–

Какой может быть прогноз, – она тяжело вздохнула, – полгода максимум. И то, это я набросила побольше, зная твою мать, которая и из пекла вытащить сможет. Ей за свое здоровье переживать надо, давление, межпозвоночная грыжа и три протрузии, лечить надо и себя беречь. А Сеньке она уже не сможет помочь. Поговори с ней, Ален. Может, тебя послушает.

– Поэтому и звоню вам, разговоры не особо помогают.

– Тогда только ждать. Она не сдастся сама, до последнего будет за него биться.

– Спасибо вам.

– Не за что, Ален.

Распрощавшись с теть Аней, нажала клавишу на руле, сбрасывая вызов, и нажала сильней на педаль газа. За столько лет я так окончательно и не решила для себя этот моральный вопрос, что правильней поддерживать всеми силами жизнь брата или все же дать ему уйти. Что правильней, что гуманней? Где эта грань человечности? И есть ли человечность в ежедневном спасении такой жизни, когда она наполнена только болью и страданием, неспособностью говорить, двигаться, когда он сам уже не хочет эту жизнь продлять? Я так и не смогла со стопроцентной уверенностью ответить себе на эти вопросы. Но я знала одно: если бы на месте Арсения была я, то я бы хотела как можно раньше покинуть этот мир, ибо не вижу смысла усложнять жизнь родным людям и лишать их радостей жизни. Но это сугубо мое личное мнение, возможно, мама права, и я поменяю свой взгляд на вещи, когда сама стану матерью. Во всех этих размышлениях меня пугает только одно: что такой мамой, как моя, мне явно не стать, я эгоистичный мешок дерьма, неспособный на жертвенность и безоговорочную любовь.

Но изменить это в себе по щелчку палец я не в силах, да и надо ли что-то менять? Поэтому музыка громче, нажим на педаль газа сильней, дабы заглушить пульсирующую в груди боль, вызванную чувством собственной неполноценности, и моральной ущербности.

***

– Лев Игоревич, добрый вечер! – поприветствовал Тамарина, проходя в просторный кабинет, со стен которого на меня взирали первые лица страны, должность генерал – майора обязывала, как говорится. Седовласый, крепкий, высокий мужик с военной выправкой, всю свою жизнь стоявший на стороне правды и закона. Он мне нравился, не столько за свою деятельность, сколько за принципиальность. Это редкое сейчас качество в людях, особенно когда принципы основаны на моральных устоях, а у него было именно так.

– Захар, рад тебя видеть, – он поднялся, чтоб пожать руку, – присаживайся, коньяк, виски или нашей беленькой?

– Премного благодарен, но откажусь. За рулем.

– Понимаю. Ну, тогда давай к делу, ты же явно пришел не с праздниками меня поздравлять, – Тамарин хрипло рассмеялся.

– У меня есть для вас информация по человеку, которым ваши службы как-то интересовались, Нечаев Андрей Борисович. Еще интересно? – Тамарин неожиданно нахмурился.

Конец ознакомительного фрагмента.