Там, где горит свет
Шрифт:
Тьен с ходу зашел с царя, самой крупной из выпавших ему карт, и козырю не хватило выдержки. Ущипнул за зад взвизгнувшую и вскочившую при этом с места девицу, и пока все глазели, как подпрыгивает в чашечках лифа ее пышная грудь, тряхнул рукой, передернул ненужную мелочевку и…
– И все. – Валет ладонью припечатал к столу его руку. – Спалился.
Это произошло так быстро, что никто ничего не понял… Пока не разглядели зажатые в пальцах шулера карты.
– С каких это пор козыря кидаловом промышляют? – с насмешкой поинтересовался Тьен. – Да еще и в своем доме крысятничают?
Снова
– Сам мне левак и подкинул, - нагло заявил хват.
– Точно, - согласился Тьен, подняв над головой голые руки. – Из рукава вытянул.
Недовольный шепоток стал громче.
– За базар отвечать надо, сопляк, - прохрипел, подорвавшись с места, козырь.
– И отвечу. Тут разберемся или сразу к царям на суд пойдем?
– Пусть суд, - недобро осклабился загнанный в угол шулер. – Только не царский. Божий.
Теперь уже Тьена передернуло. Дрянной обычай, но для слободских священный.
И все же дрянной!
– Суд, суд, суд! – подхватили из зала.
Какое-никакое развлечение, и плевать они все хотели на справедливость и законы колоды – божий суд тоже закон, цари, и те не оспорят.
– Суд, суд! – в экстазе повизгивали из углов потаскушки.
Только сама мамаша Бланшет хмурилась, подсчитывая возможные убытки заведению, да Шут совсем с лица спал. Кто-кто, а он хорошо знал, что Валет даже пера при себе не имел и мокроты, как мог, сторонился.
Тьен успокаивающе подмигнул приятелю. Ну не вышла забава – выйдет что другое. А козырь этот липовый все равно свое получит. Имелась у Валета среди достоинств и недостатков его натуры непоколебимая уверенность в собственной удаче. Да и как не увериться, когда с малолетства и до сего дня напропалую везло, за что ни возьмись, хоть за чужой кошелек, хоть за девкин зад? Ланс, и тот приводы имел и в каталажке ночевал не раз, хоть самостоятельно ничего больше яблока в торговом ряду за всю жизнь не стянул, а все больше в подпевалах ходил да когда-никогда на стреме стоял, а Валета легавым, кроме как за наглый взгляд, и попрекнуть не за что было.
– Суд, - принял он предложение, от которого по-любому теперь не позволили бы отказаться.
– Пушка у тебя хоть есть, храбрец? – процедил сквозь зубы шулер.
– Найду.
Ему тут же протянули с десяток пистолетов.
Валет взял один, не глядя. Хозяин тяжелого черного револьвера ободряюще хлопнул по плечу и вложил в его руку патрон: в заведениях, подобных дому мамаши Бланшет, запрещалось появляться с заряженным оружием.
– Десять шагов, один выстрел, - предупредил кто-то под скрежет сдвигаемых к стенам столов.
Тьен загнал патрон в барабан, прокрутил. Первый выстрел был за ним.
– Дай поцелую на удачу, - подплыла, виляя бедрами, несколько минут назад липшая к козырю девица.
Вор брезгливо скривился.
– Не тебя, - проворковала красотка.
Обхватила ладонями его сжимавшую револьвер руку, подняла и, томно прикрыв глаза и прогнувшись вперед, поцеловала холодный ствол. Сначала – едва коснувшись вороненого металла,
– Не спи, малыш, - прокричал насмешливо шулер. – Этак я от старости умру.
Вор поднял руку, прицелился. В голову. На душе стало мерзко, успел проклясть и себя за неуемную тягу к рисковым развлечениям, и Ланса, с подачи которого оказался здесь… Но если козырь устоит на ногах, его, Валета, не только могут признать лжецом, несмотря на все доказательства, но и убить – ведь второй выстрел уже за обвиняемым.
Щелчок…
– Осечка, - с сожалением и сочувствием в голосе констатировал кто-то из наблюдателей.
Как… Что…
Ох, это ж надо было так купиться! Патрон на месте. Теперь на месте, ведь барабан прокрутился. Но не в стволе…
Вернувшаяся к козырю шлюха послала воздушный поцелуй.
Не просто шлюха – подельница. И пальчики у нее едва ли не ловчее, чем у хахаля.
– А мог еще жить и жить, - фальшиво вздохнул шулер.
Жить хотелось – не то слово.
Остальное – пустяк. Когда смотришь в черное дуло, из которого сейчас вылетит, чтобы расколоть тебе череп, пуля, все пустяк.
Тьен мельком глянул на дверь – закрыта, перекрыта зеваками. А в противоположной стороне распахнутое окно. А под окном река в хрусткой корочке льда…
Решение он принял мгновенно. В три прыжка оказался на подоконнике…
И вдруг замер. Показалось, что полетит сейчас. Оттолкнется ногами и полетит. И от этой мысли сделалось страшно, совсем как в тех снах.
Тьен замешкался лишь на один удар сердца, но этого хватило, чтобы за спиной грянул выстрел, что-то прожгло спину между лопатками и со свистом вырвалось из-под ключицы. Еще не понимая и не чувствуя боли, он опустил глаза и увидел, как расцветает на груди алая роза.
А уже потом полетел – вниз, с треском проламывая лед…
Раз в неделю хозяин давал Софи выходной. Не столько для того, чтобы она отдохнула, а чтобы не платить лишку: все равно накануне приходилось готовить товар на день вперед и с особой тщательностью вымывать прилавки. Но девочка не расстраивалась. Да, теряла немного в заработке, зато могла поспать подольше, в доме прибраться, стирку затеять. А вечером, как всегда, - с Люком на каток.
С тех пор, как из-за болезни мамы ей пришлось оставить школу при монастыре Святой Агнессы, Софи растеряла всех подруг, но в последний месяц нашла новых на площади Адмиралов. Ни тринадцатилетняя Амелия, ни ее сестра Анна, с предвкушением ожидавшая первого дня весны, когда ей исполнится уже шестнадцать, даже не подозревали, кто она на самом деле, где, чем и как живет. Для дочерей господина Роже Ламиля, старшего типографского наборщика, новая знакомая была обычной девочкой из обычной семьи: отец – мастер-железнодорожник (тут она не врала), мать – швея-надомница, брат. Только родители у них с Люком то были слишком заняты, то приболели, то ушли на именины к дальней родственнице… Какая разница, если дети и сами могут сходить на каток?