Там, где хочешь
Шрифт:
Стояли на лестнице, смотрели друг на друга. По лицу у Дениса пробежала дорожка света от фар.
— Корто, ну если только кофе на кухне тихой сапой.
— Поехали ко мне.
32
Кольцо Марго не вернула.
Посидели минут сорок, новостями поделились. И как-то это оказалось неинтересно: ни слушать, ни рассказывать. Денис сослался на дела и был таков.
Шел по Бродвею… Вот сглупил бы, женившись на Марго. За три года ее так разнесло на гамбургерах, что ей бы откормленный бегемот позавидовал. А волосы она срезала.
То
Как пишут в романах, он еще не знал, что через полгода отправится со Сью в Тунис, валяться на песочке, — и она прилюдно закатит истерику, ибо гостиница, им забронированная, будет недостаточно звездной. Отдых Денис портить не станет, а, разъезжаясь — он в Париж, она в Лондон, — скажет, что кончено. Надоело. Сью не поверит, потом начнет плакать. Из Лондона несколько раз позвонит. Но это ни к чему будет.
После наступит пауза. Интернет-знакомства, никуда не ведущие. Затем эта Клелия.
Очень хочется Клелию.
33
Брат-актер выходит из душа: голый торс с зачатками мышц, такая художественная астения. Полотенце на бедрах — салатового цвета.
— Доброе утро.
Марина кивает, улыбается. Актер движется дальше по коридору. Сегодня тут его певица ночевала, поэтому утро начинается в час дня.
— Флоран…
Актер оглядывается, прядь волос картинно падает на лицо.
— Флоран, я познакомилась с одним человеком…
Актер понимающе поджимает губы. На днях посоветовал: заведи роман с французом, язык на подушке хорошо учится.
— Скоро заговоришь по-французски, я так понимаю.
— Нет…
Брови у Флорана выписывают вопросительную дугу, по горизонтали, конечно.
— Он русский.
Флоран закатывает глаза:
— Мало тебе их было в России? А чем занимается?
— Ничем. Он биолог, по черепахам специалист. Работы нет.
Флоран разводит руками — что поделаешь! — и исчезает в своей комнате. Марина идет в душ. Она сама только встала.
До шести утра сидели на лестнице — говорили, целовались. А день выплывал за окном, серенькое предосеннее утро.
34
Домой приехал в полседьмого, лег — час не мог заснуть.
Это было непохоже на прошлые истории. Клелия оказалась неглупа и пленительно смешлива, но помимо этого что-то сближало с ней. Какая-то она была… родная, что ли. Понял вдруг — потому что русская. У него не случалось русских подружек. Только сейчас осознал, какие они все-таки чужие были — Марго и Сью. А эта — своя.
Всё общее — кот Матроскин, который «еще и на машинке умеет», нелюбовь к опусам Лимонова, и как же она забавно изобразила набравшегося Ельцина… Он всё шарахался от соотечественничков с их совдеповским менталитетом, как кот от пылесоса. А вот и не лезет он у нее из ушей, менталитет этот.
Условились вечером двинуть в кино. Недавно вышел фильм Альмодовара, про корриду. Думал скачать его, но можно и на большом экране посмотреть. Процесс охмурения как-никак.
35
Ждала его, как и вчера, на Сен-Мишеле. Под козырьком сувенирной лавки перебирала
Поймал за запястье. Поцеловал в губы — ни здрасьте, ни привет. Видимо, дал понять: право уже получено и он об этом не забыл.
Прыгнули в машину, поехали в “Forum des Halles”.
У входа Корто кивнул — идем вон на тот фильм.
На афише — два строгих женских лица. Голубое и красное. “Parle avec elle”— «Говори с ней». Хорошее название. Но мог бы и спросить, не против ли она. Впрочем, на какой фильм ни пойди — понятно пока немного. Поэтому все равно.
36
Вот так живешь себе, черепах кормишь, на биофоруме до хрипоты споришь с каким-нибудь идиотом, несущим чепуху про кровообращение у змей, вечером пробежишься до приятной устальцы, нажаришь картохи с куском мяса, посмотришь приятный фильмец — вроде бы что еще надо. Надо, конечно, да неохота шарманку заводить. А тут в кои-то веки вылез куда-то, у барышни рядом ручка тонкая, взял ее, в темноте, ручку эту, и оттого нечто такое похожее на радость внутри образовалось. Химия организма, но приятно. Если и в этот раз домой попросится, наверно, не стоит продолжать. Все должно быть честно, бабское набивание цены очень дешево выглядит.
37
Героини фильма, танцовщица и тореадорша, лежат в коме (так уж получилось), а два влюбленных испанских немачо разражаются перед ними монологами. Идея такова, что женский мозг — темный лес с волками, может, бедняжки всё слышат, надо с ними беседовать.
Обычно бывает наоборот: ты говоришь, а он — будто в коме.
Интересно, Корто какой?
Только с Анькой получалось по-настоящему говорить — часами перебирать, разглядывать сомнения, надежды, радости, страхи. И понимать — ну кто тебе ближе? Она — твое второе «я», а ты — ее. Ты не одна. За это многое вынесешь — насмешки чужих и сальности отца. «Мужика на вас нет! Вы чем друг в друга тыкаетесь? Огурцами?» — это когда пьян. А был трезв — по Анькиному отцу прохаживался, которого «персонально не принимал»: «Бабу свою до могилы довел, из-под юбок не вылезает… знаем мы таких… вот, воспитал шлюшку». Жену, умершую от рака, Анькин отец любил так, что много лет один оставался. И друзей у него было море, хоть и не малевал он «шедевров». Это отца и раздражало.
Когда решили с Анькой жить вместе, Владимир Семенович ни словом не обидел. Не позволил себе в другую жизнь соваться. Он как раз ушел жить к женщине. А Марина к Ане переехала. Говорила насмешникам: «Я люблю не пол, а человека».
Что от тех лет осталось? Дружба.
Осталось ожидание, что встретишь того, с кем сможешь говорить.
Говорить и находиться близко. Потому что просто говорить можно по-прежнему с Анькой, но с ней навсегда уже далеко.
Марина оторвала взгляд от экрана, покосилась на Корто. Как быть-то? Тянуть коня за копыта, опять попроситься домой, строить из себя цитадель?