Там, где хочешь, Кудесова Ирина Александровна

Там, где хочешь

на обложку

Кудесова Ирина Александровна

Шрифт:

Показывая фотографию высотки, где жили:

— Вон мои окна.

Съездили в Во-ле-Виконт: парк стриженый, дворец, статуи — чудное воскресенье получилось. Корто надумал матушке позвонить:

— Я тут скатался в одно приятное место…

Это обижало.

— Денис, ты в курсе, что такое местоимение существует — мы?

Пялится в компьютер — пойди пойми, слушает или нет.

— Денис! Я с тобой говорю! Корто!

— Что? — отрывается от экрана, одолжение делает. Такое ощущение, будто он за стеной.

—

Ты эгоист, Корто.

Уйти в свой угол, за аквариум.

Он смотрит сквозь толщу воды:

— Сколько будет один плюс один?

Сколько… два, а может, даже три. Произнесла как-то, когда луна в окне прогуливалась: «А если… ребенок?» Нет, нет, нет, это было лишнее, почувствовала сразу, бросила вдогонку: «Не сейчас».

Тогда отмолчался. А теперь сам себе ответил:

— Один плюс один будет один плюс один.

С тех пор как Вадима потеряла — одна. Эту стену не пробьешь.

В кармане пиджака нащупал бумажонку — билет на фильм Альмодовара, тот самый. Памятный. Крупными буквами: «Говори с ней».

И верно, с ней надо говорить.

Надо выслушивать новости — что у нее в школе, в книжнике, с подружками, со страхами, с надеждами. Про надежды еще послушал бы — позитив как-никак. Остальное — ни к чему, мусор ежедневной жизни.

Приходится фильтровать.

Ну неинтересно, что им там задали, — почему надо трагедию разводить и кричать об одиночестве вдвоем? Ей же никто не навязывает научные статьи по биологии.

Правда, на этот раз она сама не желает разговаривать.

Началось с ерунды. Спрашивает: «Почему ты матушку не вывезешь? Хоть ненадолго». Ответил как есть:

— У меня там бабка никак не помрет. Проследить некому.

Сам по себе вопрос дурацкий.

— Да, и куда ты предлагаешь ее положить? Между нами?

Помолчала, опять затянула:

— Значит, мне мою маму придется в отель селить, если что…

— Ну будь она лет на тридцать помоложе, ее можно было бы и между нами.

С тех пор говорить не желает.

Прохожие шагали вдоль витрины книжного и исчезали: люди, которых уже никогда не увидишь. Там, на улице, тёк декабрь, то и дело проливался дождь, и это казалось почти волшебством: дождь в декабре. Люди спешили мимо, в магазине было пусто.

Один, кутаясь в шарф, без зонта, пробежал, вернулся, толкнул дверь. Показала ему знаками: от себя! Влетел — похож на промокшего воробья.

— C’est la librairie russe?

Бродил между книг, ежился. Промок.

— Вам подсказать что-нибудь?

— Нет, я только начал учить русский… — И опять поежился. Неожиданно для себя предложила:

— Может, чаю? Вы замерзли…

Посмотрел удивленно.

— Нет-нет, спасибо, я пойду уже. Спасибо.

Потоптался.

—

Вы не знаете никого, кому нужна комната? Я живу недалеко, на бульваре Ришар-Ленуар… Хотел сдать одну из трех… Вы не знаете никого, нет?

— Знаю.

Собиралась домой, когда позвонил Корто и сказал, что едет с урока мимо книжника. «Если заканчиваешь, могу подхватить». То есть «если задерживаешься, проезжаю мимо».

Это он после ссоры внимательным был.

Незаметно так получилось: стал отца напоминать. Нет, не хам и не алкоголик. Но и тепла от него — крохи. Живет по своим законам, делает, что пожелается ему. Альтруизм в его представлении — от недостатка серого вещества в черепушке. Он так и говорит: «Люди выживают, остальное лирика». А когда ты чай себе делаешь, это что, тоже выживание — не предложить другому, лишнего движения не сделать? «Другой — не инвалид, сам в состоянии в чашку заварки плеснуть». Отец, правда, еще дальше пошел — чайник общий, значит, сидим обиженно перед телевизором (дверь в комнату распахнута, чтобы было обиду видать): что, забыли про меня? нет? так несите сюда! Корто не таков, но с ним также холодно.

И это: работу не ищет, о будущем не задумывается. Как что-то строить с тем, кто живет сам по себе?

Слов теплых вообще не знает. Пускай бы забалтывал, кружил голову. Ведь не веришь уже в нормальные отношения, после всех-то ошибок. Но это неверие, возможно, — просто стена из картонных кирпичей. Ее поливай тепленькой водичкой, так она осядет, сомнется, а за ней — ты живая. Ну сказал бы слово ласковое — стенка на ладан дышит… Нет, молчит, сюсюкать — это не к нему: он «мужик», ему стыдно.

Впереди — коридор красных светофоров. Остановились. Самое трудное — произнести первую фразу в тишине.

— Хотелось бы… мне хотелось бы знать, что нас ждет.

— Ты насчет ужина? Ничего не ждет — я сегодня весь день out.

Раздражаешься, и слова сами с языка спрыгивают.

— Можно подумать, когда ты in, оно иначе. Тебя не попросишь — ты не пошевелишься.

— Это сцена?

— Нет, Корто. Просто я ухожу от тебя.

Какая патетика.

— Интересно, куда это ты собралась.

— Покупатель комнату предложил.

— А! Экие у вас покупатели любезные.

Правда или нет? Вообще-то, Клелия врать не умеет.