Там, где хочешь, Кудесова Ирина Александровна

Там, где хочешь

на обложку

Кудесова Ирина Александровна

Шрифт:

— Жуть.

Марине расхотелось рассказывать про Воробушковы злоключения. Про то, как он два часа метался по морозу, оторопев от ужаса; про то, как Ольга не появлялась — «заболела»; про то, как тридцать первого декабря в одиннадцать вечера Лёва свалился к кукующему в холодном гнезде Воробушку и потащил его на пьянку, где никто не говорил ни по-французски, ни по-английски, а одна пятидесятилетняя баба всю ночь жалась к нему своими полусдувшимися буферами.

— Лёва пас Альберто до последнего, на самолет проводил. Ольга так и не выздоровела.

— Может, к Лёве надо было присмотреться?

Своего безразличия

Корто не скрывал.

— В общем, Ольга опять письма пишет. Оказалось, Лёва был не подругиным братом, а ее собственным и из ревности не пустил к Воробушку, под замок посадил, а она…

— К кому не пустил?!

— Ну понимаешь… — Марина замялась, — Альберто на мокрого воробушка похож…

Уходя, спросила Альберто: «Знаешь, как будет по-русски “little sparrow”?» Разучивали на пороге: «ворошек», «вобушек», «во…шек»…

Такой одинокий хороший человечек.

Марина перезвонила Ане через два дня — нехотя. Они привыкли делиться всем, они болели друг за друга. Но сейчас Марина не хотела, чтобы за нее болели. Чтобы говорили, будто есть что-то нездоровое в ее нынешних отношениях. И потому она принялась заговаривать зубы, расспрашивать: как у рокера отношения с Аниной дочкой, где живут, едут ли в Германию.

Аня долго снимала неуютную однушку, работала допоздна, дочку Варю не успевала из сада забирать, и за ней ходила соседка, пожилая женщина. А еще Аня учила немецкий — собиралась в Германию, по еврейской линии. Тоскливо было на химзаводе пробирками верховодить. Ну и встретила Колю, рокера, и не такой уж он оказался и рокер. Дочку ее как свою принял. Коля не хотел в Германию, и Аня расхотела.

Простая милая картинка: парк «Ельниковская роща», осень, Варя прыгает с лавочки — очень она любит на руки прыгать, — рокер Коля в трикотажной шапчонке ловит ее, и никаких его татуировок не видать, домашний такой, обнимает Варю, и Аня смотрит на них, улыбаясь. Ручное теплое счастье, тяжеленькое, как если бы кролика в руках держать.

Желтая листва и осеннее солнце.

Можно позавидовать. Вот только ей, Марине, не нужны никакие кролики.

После Вадима — нет, правда не нужны.

Больше того — хочется поджать губы, растянуть в знающей улыбочке: уф, меня-то минула чаша сия… Слава те господи. Еще этой головной боли не хватало — счастья.

Зачем обретать то, что можешь потерять?

Прошло время, когда хотелось — обретать, когда не думалось о последствиях. И Марина изобрела фразу: «Зачем мне джип, его могут стукнуть или свистнуть. Я уж лучше пешочком».

«Пешочком»: тебе ничего не надо, ни джипа, ни тепла. Ни будущего. Как же ты потом без своего кролика…

Ничто навечно не сохранишь.

Аня сокрушалась: Вадим не подумал, что человека покалечит, иди к психоаналитику, останешься старой девой с такими заскоками.

— Дева я уже никакая, — отмахивалась Марина. — И никто меня не калечил.

Наоборот, она только сильнее стала.

Теперь это было ее силой — неверие. Не веришь, что с кем-то может сложиться, — не воображаешь ничего и не просишь. Свобода от пустых ожиданий. А с ней — сила.

Сильной она себе нравилась. Сильной и никому не нужной.

Потом появился Корто. Корто, который

тоже не верил и не обольщался. И от ожиданий был свободен еще больше, чем она. Потому что она, где-то ну совсем в глубине, ждала чего-то. Нужной хотелось быть, иначе зачем это все.

Нет, о недавнем разговоре Аня не забыла.

— Ань, пойми, ему хорошо со мной…

— Не хорошо, а удобно — улавливаешь разницу? — Аня мыла тарелки, гремела посудой. — Ты просто его устраиваешь.

Но ведь это тоже значит — нужна?

Лучше умолчать о вчерашнем: купили пиццу навынос, и, когда Марина резала горячую ароматную лепешку, Денис откинулся на подушку, наблюдая: «Ты для меня самый подходящий вариант».

— Думаешь, он готов с тобой что-то строить?

Марина не отвечала. Аня добавила осторожно:

— Он тебе хоть сказал, что любит?

Конечно, еще давно. Вернее, сказала она, а он ответил: «Я тоже».

— «Я тоже»? Он заявил «я тоже»? Ни на что больше не хватило?

Малоприятное занятие — защищать свою радость от подруги, которая желает тебе добра всеми печенками.

— Марина, ему ничего не нужно, разве не видишь? У него один плюс один не будет равно трем!

Нет, это сейчас не равно, просто рано пока. Когда ночью втиснула ему в ухо: «Денис, а если…» — смолчал, но будто сквозняком протянуло. Другая сбежала бы? Ну и дурочка была бы. На то и время людям дается, чтобы незаметно так друг к другу привязаться, что потом топор об узел обломаешь.

Не знал он еще таких отношений. Мало того что приятно дома на родном языке говорить — с Маринкой многому учишься… Легкости. Согласию. Или — как там? — доверию. Хотя все равно никому, как себе, не доверишься. Даже если цели общие. Ибо цели бывают только свои, с чьими-то временно совпадающие. Но все же.

А еще мило, что подружка не чужда искусства. Жаль, от рисуночков профита ноль.

Она как собачонка — подойдет, прижмется, носом в шею сопит. Живая-теплая. Взамен на ласку ничего не просит. Только до поры это. Вот уже попыталась сбежать. И правильно сделала. Да ведь каждый за себя, не отпустил.

Альберто лежал на кровати, слушал, как дождик постукивает в ставни. С поездки в Могилёв прошел год. Сколько раз Ольга просила снова приехать или — лучше — выслать приглашение и деньги на самолет. (У нее ни гроша, библиотекарша, ее брат содержит, Лёва.) Но никак Альберто не мог переварить новогоднюю историю. Когда ехали в аэропорт, остановились на светофоре, Лёва что-то вспомнил, говорит: «Гивми» — и на сумку сзади указывает. За неделю Альберто научился разбирать Лёвин, с позволения сказать, английский, ему на таком и Ольга писала, это у них, видимо, семейное. Протянул сумку Лёве: “Nа!”(Выучил: “Nа!”говорят, когда дают что-то; кошмарное воспоминание: новогодняя ночь, тетка в цветастом платье сидит впритирку, тычет ему в набитый рот куском: “Nа! Yesh!”— mamma mia…) Лева порылся в сумке, вытащил шкатулку из соломки: «Ольгас презент!» — загорелся зеленый свет, поехали. Альберто выдавил “thanks”, но не понял, зачем Ольга передала ему шкатулку. Если туда только винтики складывать.