Там, где хочешь
Шрифт:
Обычно вечеринки устраивались в выходные, и участвовать в них не получалось: ехать далеко. Да и не хочется уходить, когда Корто дома.
Марина посмотрела Жоэлю вслед, перевела взгляд на свой рисунок.
Женщина с длинными спутанными ветром волосами на фоне закатного солнца. В руках — два белых голубя с расправленными крыльями, и она что-то шепчет им. Солнце проникает в каждое перышко, вызолачивая крылья-веера. И глаза у женщины — как у девчонки.
94
Позвонила Ане, взять Катин электронный адрес для Воробушка.
— Отец твой как?
— Да тетя Надя к нему перебралась.
Тетя
И вот они наконец воссоединились — Анькин отец и его бестолковая Надя. Анька ведь ушла снимать квартиру с тараканами — чтобы тетя Надя, незаржавевшая любовь, перебралась к одиноко кукующему отцу. Но Надя — кремень — все тянула, оставалась ночевать только в выходные, и не всякий раз. Катя родила, ей помощь была нужна.
— Марин, что у тебя?
Рассказала, как вчера купила бутылку красного («Представляешь, тут сладкого не бывает!»), печений набрала и пошла к Жоэлю. Позвала Корто — куда там.
В квартирку толпа набилась, навалили на столе чипсы, орешки, пиццу, нарезанную на микрокусочки. Все бродили, галдели, жевали, места мало: пардон, я к столу, пардон, не видели телефон «нокиа»? ай! можно пройти? упс, пардон. Все милые и чужие, Жоэль — спасительный буек. Подплыла, гребя куском пиццы и бокалом с вином: «У тебя симпатично». — «Спасибо, а, да, вон Пьер, он в Санкт-Петербург ездил, Пьер, иди сюда!» Пьер был в Питере три дня, лил дождь; видел, как мосты разводят, понравилось. Марина смотрит на часы: не пора ли домой? Они парижане, живут в клетушках, зато в ночи пешком к себе можно дотопать. Но народ садится на пол, свет выключают. Слайды: фотоотчет о поездке Жоэля сотоварищи на Новый год в Альпы, в Шамони. У его родителей там шале, дом. Много снега, лыж, пестрые куртки, огонь в камине, языки пламени в разных комбинациях. Приятно на снег смотреть.
Марина попрощалась только с Жоэлем, Марьон и Пьером, всю толпу не перецелуешь, на такое лишь француженка способна.
По дороге домой думала — какая-то она была не «своя» на этой тусовке. Вышла со станции, а тут молодежь местная, африканская, штаны мешком: человек пятнадцать. Протрусила мимо с замиранием сердца: да, куда ни глянь, всюду чужая.
А для Дениса, что — своя? Спросила: «А будь у меня уже ребенок?» — налетела на ответ: «Я к тебе не подошел бы». Кого-то принимают — больными, детьми увешанными, бездарными, злыми. А ты беспроблемной должна быть.
Мама тоже поначалу беспроблемную изображала. Отец курил — на лестницу не гнала, окна зимой распахивал — молчала, мерзла. По дому все сама делала. Вырастила упыря. Теперь у нее с бронхами проблемы, а он
Корто, конечно, не такой. Но Воробушек, как услышал эту фразу «про ребенка», в ужас пришел — он-то мечтает мать-одиночку осчастливить. «Твой Денис — горбатый, его только на том свете вылечат». Альберто как подружка, вот с Марьон так не пооткровенничаешь. «Еще бы. Француженка же! — прокомментировал Альберто. — Они такие… икебаны». — «Почему — икебаны?» — «Красивые, но сухие», — Воробушек снял с огня кастрюльку, слил чай с молоком в чашку.
Вернулась от Альберто взъерошенная: наоткровенничалась. Корто видит — что-то не так, но ни в жизнь ничего не спросит. Бросила сквозь аквариум: «Ты хоть меня любишь?»
Взял яблоко из корзинки. «У тебя пээмэс?» — яблоко хрустнуло. Остаток вечера молчали, а как время ко сну, Корто окопался под одеялом и затих. Лежала, смотрела в квадрат окна, луны не было; ни луны, ни дождя, одни бесплодные тучи.
И так тоскливо стало. Ведь думала: ты там, где хочешь, ты с тем, с кем все насовсем, надо лишь приручить его, приучить к себе, один плюс один когда-нибудь станут равны двум. Но теперь поняла: не станут. Корто никогда не будет по-настоящему близким. И любовь его — просто сухая икебана.
95
Раз пять письмо переписывал. Вопросов на английском набралось с десяток, но все банальные. По мере вычеркивания остался один: «Хау ар ю, Катья?» Хотел и его изъять, но повода к ответу не осталось бы.
В конечном варианте письмо гласило: «Привет, Катья! Меня зовут Альберто. Я француз. Я друг Марины. (Дальше шло “хау ар ю”.) Я хочу побольше узнать о тебе. Я люблю путешествовать и читать, также люблю музыку (подумал и приписал: “и живопись”). Я знаю, что ты любишь играть на пианино, Катья. Напиши мне о себе, Катья. До скорого. Альберто. P.S. С Новым годом!» Марина сказала, что у русских случился old new year, не понял, он все-таки старый или новый, темное дело.
Фотографию просить не стал. Решил применить тактику непреследования. Ты не бежишь за женщиной, вывалив язык и потея, а прогуливаешься в стиле Дениса, руки в карманы, только краем зрения следя за объектом. Тебе вроде бы все равно.
Прием работает, проверено на Марине. Пожаловалась: «Не могу Дениса поймать… Мне его не хватает, я даже при нем по нему скучаю». М-да… Еще Маркес писал, что худший способ скучать по человеку — это быть с ним и понимать, что он никогда не будет твоим. Но ведь не уходит она от него. А почему? Потому что он ее не преследует.
Яснее стала ситуация с Ольгой. Строчил ей мэйлы каждый день, звонить пытался, да у нее с английским беда. Цветы послал на день рождения. В Белоруссию потащился. И что? А перестал ее донимать — уже четыре письма получил плюс открытка новогодняя, итого пять.
Избавляться надо от хватательного рефлекса — видно, генетического. Матушка как вцепилась в своего итальянца, так у нее судорогой пальцы и свело, и не только пальцы, но и мозги. Она с какого-то перепугу решила, будто он смертельно влюблен и быстро поймет, что жить без нее не в состоянии: прискачет обратно, изорвав брачные узы на родине. Итальянец нашептал ей, невинной, с вагон — всему поверила: долго голодала, а тут нога баранья с ароматной корочкой. И все же голову надо иметь…